Владикавказ. Там, где тепло и сыро.
Ирлан ХУГАЕВ. ДОМ ДАВИДОВ. Рассказ
ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.
хочу поделиться очень интересным рассказом. его автор - один из лучших современных осетинских писателей - Ирлан Хугаев. когда Ирлан прислал мне этот рассказ для публикации в журнале "Дарьял", я был очень сильно впечатлен по прочтению. это ценнейший текст для современного литературного процесса Осетии. прекрасно написанный и в то же время полный сильнейших смыслов.
по рассказу, главный герой из Владикавказа отправляется к своему другу, который купил в горах дом и теперь живет там. друг переехал в горы, потому что только там Осетия. это дает завязку смысловую завязку рассказа - кто мы - горцы или горожане? в рассказе выходит, что горы - территория смыслов, настолько сильных, что главный герой, который приехал туда отдохнуть и водочки попить на пару дней, уже буквально на следующий день сбегает оттуда. он сбегает, потому что после их долгих бесед в другом, у него возникают образы предков, эти образы тяготят его. ночью он начинает слышать голоса тех, кто жил в этих местах, даже представлять их отчетливо, практически видеть.
и он уезжает в город, где вокруг люди, а ему там и поговорить не с кем. суета города его защищает от собственных мыслей, так разбушевавшихся в горах. но как он уезжает? дорогу он находит только после того, как местный пьяница Гамлет сказал тост за его путь. сказал "на нашем и по-нашему". вот поиск "нашего" и есть содержание рассказа на мой взгляд. по крайне мере, как я его понял. это такая рефлексия о месте Осетии в современном мире, о поиске осетинами себя, своего пути, своей сути.
ниже отрывок и ссылка на чтение. всем заинтересованным рекомендую:
Благодаря серии удачных ходов я получил на левом фланге некоторый тактический простор, и даже начал строить план очередной провокации, но Давид расстроил мои громоздкие планы легким мановением кисти. Фигур у меня было еще достаточно, но все коммуникации были разом выключены; это было не регулярное войско, а разрозненные партизанские банды, диверсанты-одиночки и хрустальный временщик, спасающий собственную шкуру.
– Знаешь, как погибли Нарты, Ирхан?..
– На Бога восстали?
– Не восстали, а обиделись. Вот и я тоже обижаюсь на Бога… Нарты ведь знали, что они прекрасны, что нет на земле народа столь прекрасного, как Нарты, что они достойны того, чтобы лицезреть своего Бога, которому молились и служили щитом и мечом. И тем не менее Бог не захотел им предстать. И тогда Нарты обиделись и встали на путь погибели: вот как им не хватало их Бога! Они не захотели жить без того, чтобы лицезреть его, и говорить с ним, и пировать с ним. И они возвели себе склепы и вырыли ямы. Как сектанты. Со злорадством. «Не хочешь, дескать, так и не надо. Смотри, как мы умираем тебе назло». Они думали: если Бог нас любит, он нас остановит. А он не остановил.
– Тоже обиделся, наверное.
– Говорят, самоубийство – грех. Если так, откуда у Нартов вечная слава?
– Они по другому завету жили. Они из скальпов тулупы шили.
– Самоубийство разве не может происходить от христианнейшего раскаяния, а, Иргун? От раскаяния и сожаления, граничащего с ужасом? Только самоубийцы и заслуживают прощения. Бог простит тебя, когда увидит, что ты сам себя не простил. Что всерьез себя проклял. Шах.
– От раскаяния не может быть никакого самоубийства, Дургулель. Кто раскаялся, тот сам себя уже простил и обрел веру в прощение Бога. А в самоубийстве нет ничего сознательного, даже если человек месяц настраивается. Это всего лишь рефлекс. Он и у лягушек есть.
– Никогда не слышал, чтобы лягушка совершила самоубийство. Бегство из ада не западло, Инчучун.
– Ад – это безысходность, Давташен. Но безысходности нет на земле. Если бы жизнь была адом, ее нельзя было бы прекратить. Безысходности нет для живого человека. Если же человек мнимую безысходность примет за истинную и наложит на себя руки, он узнает истинную безысходность. В этой бездне отчаяния замирает время; там мгновение длится вечность. Человека уже похоронили и забыли, и на месте его могилы небоскребы выросли, а он все болтается петле, ломая себе кости отчаянными движениями тела, каждой своей клеткой возжаждавшего жизни…
– Ты ходи, ходи. Зубы не заговаривай.