Владикавказ. Там, где тепло и сыро.
Беслан. Воспоминания заложницы. День третий.
Я просто потеряла сознание, а когда очнулась, надо мной горела крыша, все падало, кругом лежали люди. И первое, что я увидела, когда я поднялась – горящий и обожженный труп одного из террористов на стуле, под разорвавшимся снарядом, которого заливал ведром с водой другой боевик.
самый тяжелый отрывок из воспоминания Агунды, бывшей заложницы. если кто-то не уверен, что хочет все это переживать, то лучше не читать, потому что подробности страшные. вполне возможно, что даже я перелистнул бы эту страницу побыстрей, но после того как сегодня съездил в Беслан, все эти воспоминания опять нахлынули, и снова вспоминается то время, когда очень много дней я просто физически не мог говорить ни о чем другом, кроме как об увиденном в Беслане. ну и кроме страшных подробностей, хочется задаться вопросом - что было причиной взрыва в столовой, который не был заминирован террористами, и который Агунда описывает как "горячая плотная взрывная волна окатила меня с головы до ног".
Развязка.
Проснулись очень рано. Где-то в начале шестого, потому что тогда еще не рассвело, когда нас переводили обратно в спортзал. Наши места под окнами на скамейках были заняты и в итоге мы оказались между кольцом и центром спортзала.
Время тянулось очень медленно, ползло. Какое-то время мы еще спали. Жажда убивала. И бессилие, не хотелось даже двигаться. Я видела у некоторых людей баклажки с желтой жидкостью, сначала я не поняла, что это была моча. Все это время с Зариной был ее двоюродный брат, первоклассник, она очень боялась за него. На третий день он был совсем слабым, и все время просил воды. Тогда она взяла откуда-то мочу в какой-то сломанной дешевой шкатулке и давала ему немного, обтирая ее же его и свое лицо. Я не смогла преодолеть свою брезгливость или моя жажда была не такой сильной, чтобы выпить это. Зарина лишь протирала мне лицо и губы. Это не было так мерзко на тот момент, нет. Рядом сидел мальчик из параллельного класса и явно уже был не в себе. Просил у нас наши номера телефона, обязательно хотел их запомнить и набрать, когда мы выйдем оттуда. А когда увидел сосуд с мочой, стал швырять его и кричать нам чтобы мы не пили «это масло». Дико хотелось спать. Я уже мечтала не столько об освобождении, сколько о смерти, потому что это казалось более вероятным исходом. А хотели в третий день мы только одного – конца. Любого конца, лишь бы все это кончилось.
В бессилии и желании уснуть я валилась на пол, но боевики заявили, что будут расстреливать всех, кто теряет сознание. Тогда Мама сказала: "Надо подняться". Мы с Зариной прислонились друг к другу спинами, так и сидели, потому что сил совсем не осталось, сама мама была уже очень-очень слабая. Зарина спросила меня который час. Все это время на мне были любимые красно-коричневые часы 'Swatch', которые мне подарила сестра, поэтому я все 3 дня могла ориентироваться во времени. На тот момент было без малого час дня, где-то без 10-5 минут. Потом раздался телефонный звонок. Время от времени боевикам звонили, и они все (как нам казалось, наверное) пересказывали заложникам. "Из Чечни выводят войска, - сказали они. - Если эта информация подтвердится, мы начнем вас понемногу выпускать". И тут мне первый раз за все эти три дня захотелось заплакать, потому что появилась надежда, что мы вырвемся оттуда. А потом…. Я просто потеряла сознание, а когда очнулась, надо мной горела крыша, все падало, кругом лежали люди. И первое, что я увидела, когда я поднялась – горящий и обожженный труп одного из террористов на стуле, под разорвавшимся снарядом, которого заливал ведром с водой другой боевик. Они стали кричать о том, чтобы живые поднимались и выходили из спортзала в коридор. Не знаю почему, но мы с Мамой встали и пошли. Я успела заметить небольшую разорванную ямочку на левой руке и мысленно успокоилась, что других ран нет. У Мамы же в правой лопатке было маленькое и узенькое отверстие. По пути к выходу я пыталась идти осторожно, везде лежали тела, фрагменты потолка, дымящиеся деревянные брусья. У самой двери я увидела то, что до сих крутится у меня в голове, когда я думаю о теракте… Я увидела тело маленькой и худой девочки, а когда посмотрела выше шеи, поняла, что просто не вижу верхней половины черепа, какое-то бело-красное месиво над красивым, но мертвым личиком. Это был самый страшный и жуткий момент, наверное, тогда ко мне пришло осознание того, что это все реально.
Боевики вывели нас из спортзала в столовую. Там заложники могли выпить воды из бочек, какие-то дети жадно ели печенья. Недалеко от меня стоял мужчина с мальчиком на руках. Мальчик был все еще одет в брюки и белую майку, в центре которой был большой красный кровавый круг. Он плохо дышал, вернее, его дыхание больше походило на хрипы странного животного. Мама спросила меня: «Это, что, мой Вовка?». Я его вроде узнала, но тогда не могла быть уверенной ни в чем, как будто мои зрение, восприятие и психика играли со мной. А к маме привязалась одна девочка лет 8 в столовой и говорила: «Галина Хаджиевна, я вас знаю. Вы меня заберете к себе жить? Моя мама и сестра умерли. Точно, у нее кровь изо рта шла. Я хочу с вами жить, я сама одеваться умею и купаться, хорошо?». Мама только кивала в ответ, успокаивала ее и держала рядом.
Потом Они заставили заложников выставить в окна (а в столовой они были еще и прикрыты решетками) детей, чтобы те махали солдатам тряпками и кричали, что тут заложники, чтобы наши не стреляли. Женщины не захотели ставить детей и встали на подоконники сами. Все снова лежали на полу (меня тогда чуть не задавили, мама помогла выбраться из-под груды тел). Потом раздался новый взрыв, очень сильный по своей мощи. Я смотрела в тот момент в потолок и горячая плотная взрывная волна окатила меня с головы до ног. Я подумала: «Вот и конец. На этот раз я точно умерла».
Я очнулась. Кисть уже висела, кровью были залиты мои любимые “Swatch”. Я посмотрела на ногу и увидела, что сквозь рану ниже колена я вижу что-то белое блестящее, похожее на кость. Мне было совершенно не больно, просто тяжело поднимать руку и ногу. Мама лежала рядом. "Нога, - сказала она. - Уходи". никогда не смогу простить себе то, что послушала ее, развернулась и пошла. Не знаю, что это было. Откуда это предательство.
Я поползла на четвереньках к выбитому окну. Возле окна стояли какие-то печки, я добралась до подоконника. На одной из этих печек лежали два трупика раздетых истощенных мальчиков. Они были похожи как братья. Их глаза… Видимо, их выставляли в окно с тряпками. Или дети просто хотели вырваться.
До улицы мне оставалось одно движение, когда моя нога провалилась в щель. Я уже ногу почти не чувствовала, не могла ее найти, все тянула ее, тянула, и ничего у меня не получалось. Внизу меня уже ждали, и наши ополченцы, и военные. Они кричали мне: "Давай, золотце, давай, солнышко!" А я не могла. От этого чувства бессилия и безнадежности я стала плакать. Первый раз за 3 дня я плакала. Но потом как-то собралась и освободила ногу. Меня подхватили, положили на носилки, понесли через какие-то дворы, закинули в пазик и повезли куда-то. Моя правая ступня всю дорогу как-то странно качалась. В пазике со мной лежала женщина, которая сначала жадно пила воду. А мне было все равно. Сил радоваться уже не было...
Потом меня найдут родные; потом меня отвезут во владикавказскую больницу, где я буду лежать в одной операционной с моей мамой, но узнаю об этом только потом; потом я буду бороться со своим сознанием, чтобы ему не казалось, что я все еще в заложниках; потом я буду читать смс сестры и случайно прочту соболезнования о моей Маме; потом по телефону мне скажут, что буквы Д в МАДАММ больше нет – Дзерочка погибла; что Арсена нет в живых; что Аланка – моя героиня всех этих трех дней, погибла; что Сабину похоронили в закрытом гробу после экспертизы; что Альбина Викторовна выводила детей; что самые благородные и сильные умерли, сгорели, истекли кровью… И много разных «потом». До сих пор умирают из-за последствий теракта. До сих пор люди проживают эти события снова и снова. Я вам не рассказала и половины, наверное. Память – удивительная штука: стремится забыть все плохое, страшное, больное.
Каждый день – новое «потом». Я не знаю, что надо сделать, чтобы такого больше не повторилось. Или чего-то другого, ужасного. Я рассказываю вам свою историю. Все, что произошло – произошло в моей любимой школе, с моими близкими и любимыми мне людьми, и я считаю, что имею право на то, чтобы рассказать о своей боли вам. То, что я тогда называла жизнью – у меня отняли. У кого-то отняли даже право на жизнь. Над многими издеваются до сих пор, делая их еще большими калеками.
Бесланчане стремятся распространить правду. Но это у нас плохо получается. Расследование идет уже 6 лет и не сдвигается с мертвой точки. Все вопросы, которые у нас имелись тогда, остаются и по сей день. Это – моя правда, может местами слишком откровенная, иногда даже жестокая и тошнотворная.
Спасибо вам за внимание.