Владикавказ. Там, где тепло и сыро.

Георгий Гобаев, "Беглец" (отрывок из романа)

давно я ничего не предлагал почитать, а ведь есть что. Георгий Гобаев - один из самых интересных молодых литераторов Осетии. я когда-то закидывал его рассказы сюда, о краже невесты осетинами в Москве. Георгий продолжает писать в сатирической манере, и у него это получается, но сейчас он обратился к социальной сатире. это отрывок из романа, посвященный жизни чиновников в "сером доме" Владикавказа. очень характерные типажи, надо сказать. 

отрывок уже опубликован в молодежном номере журнала "Дарьял", но в сети появляется впервые, так что - приятного чтения!

Георгий Гобаев

БЕГЛЕЦ (отрывок из романа)

Вадим бежал и улыбался. Под ногами мягко пружинил ковер из опавшей хвои. С гор тянуло прохладой, и он полными легкими черпал из этого бездонного колодца. Пробежал уже семь километров, а сердце бьется спокойно и ровно, как на прогулке. Прямая спина, пустая голова и сильные ноги — набор счастливого человека.

Раннее утро — это подарок Бога. Время, когда можно ухватить суть вещей. Дышится по-другому, думается и живется. Даже зимой, когда разница между ранним утром и поздней ночью размыта. Но зимой важнее ощущение своей силы, того, что ты вышел и бежишь, пока остальные прячутся под одеялами. А летом Вадим просыпался без будильника, без усилия, как будто синхронизировался с Вселенной.

Шесть дней в неделю он вставал в шесть утра, но не в воскресенье. В воскресенье в семь начиналась служба в церкви, поэтому пробежка начиналась на полчаса раньше обычного. Вадим бегал, сколько себя помнил. Сначала спортивное детство и юность, когда бег был тягостным бременем, обязанностью перед кикбоксингом, перед тренером, перед отцом. Каждый день, утром и вечером, накручивая километры, он мечтал о времени, когда можно будет не бежать; но когда стало можно, бег превратился в нечто большее, чем просто часть тренировки.

Как бы ни было тяжело, какие бы мысли тебя ни грызли — надень спортивный костюм, кроссовки и беги. На втором километре сознание как будто отключается, тренированному телу не нужны подсказки, и к концу дистанции все мысли чудесным образом оказываются разложены по полкам и пронумерованы в порядке важности. Бег стал способом медитации. Вадим бежал и улыбался.

— Как по кайфу!

Чуть гнусавый голос за спиной вывел его из блаженного ничего. Улыбка на секунду превратилась в оскал. Беговая дистанция — территория тишины, это правило. Он обернулся; за ним бежали двое молодых парней лет двадцати. Один из них поймал его взгляд и улыбнулся.

— По кайфу же, Вадим?

С тех пор как он стал помощником главы республики, Вадим редко бегал в одиночестве. Это и льстило, и вызывало легкую гадливость. Внезапно многие оказались фанатами бега. Девушки с уложенными волосами и с макияжем в половину седьмого утра в дендрарии, или взрослые мужики, решившие обсудить свои вопросу прямо на бегу; люди бывали разные, объединяло их одно — никто не выдерживал ритма. Десять километров каждые день, без выходных. Воскресенье было особенным днем, в воскресенье отдыхали даже профессиональные спортсмены, но Вадим занимался не спортом, поэтому отдых ему не требовался, поэтому в воскресенье он бегал, как любил — один.

Про пацанов этих он совсем забыл. Они представились, но имен он не запомнил — то ли из молодежного парламента, то ли в правительстве на побегушках. Даже в воскресенье в такую рань не поленились приехать. Еще одна категория «бегающих» — молодые парни, стремящиеся в политику: эти рассчитывают в неформальной обстановке подружиться и серфить на «братской» волне. Вполне понятное желание и вполне понятный способ его осуществить, но беговая дистанция — территория тишины, это правило. А они его нарушили. Незнание не освобождает от ответственности.

— Не устали? — спросил Вадим.

— Какой устали, — сказал гнусавый. — Только разогрелись.

— Ну, не отставайте, — сказал Вадим и начал потихоньку ускоряться.

Через пару сотен метров за спиной уже слышалось тяжелое дыхание парней. Но все только начиналось. Они свернули на аллею, финальный отрезок дистанции, два километра ровной дороги — и вот тут Вадим побежал по-настоящему. Один из парней отстал почти сразу, а гнусавый держался. Хрипел, смешно размахивал руками, но держался.

— Слабенько, — бросил через плечо Вадим. — Может, чуть быстрее побежим?

В ответ раздался стон, который Вадим расценил как утвердительный ответ, и еще прибавил ходу. Сначала он разозлился на этих дуралеев, но сейчас был рад, что они оказались рядом. Чувство, похожее на детское ощущение силы и власти, когда поджигаешь муравьев с помощью солнца и увеличительного стекла.

Говорят, медведь может несколько суток бежать со скоростью тридцать километров в час. Вадим чувствовал, что может бежать вечно. А гнусавый не отстает, упертый попался, далеко пойдет. Именно пойдет, бежать Вадим будет один. И он побежал. Полетел, как стрела, как пес, весь день сидевший на цепи, как Гермес, бегущий за Катреей. Ветер свистел в ушах, деревья сливались в единую зеленую полосу по обе стороны аллеи, и он не слышал своих шагов, может, из-за ветра, а может, оттого, что не касался земли.

Добежав до конца, он обернулся. Гнусавый стоял вдалеке, его рвало. Вадим усмехнулся и пошел на стоянку. Кроме его машины, на стоянке не было автотранспорта. Конечно, приехали на такси, обратно Вадим подбросит, а в дороге и поболтать можно. Да, в принципе, и ничего такого, город маленький, подбросить несложно, но пока они оклемаются, он опоздает. Молчание — золото. Вадим сел в машину и уехал.

Дома он позавтракал овсяной кашей, выпил кофе с молоком, принял душ и оделся. Легкие светло-синие джинсы, белая майка с принтом Джеймса Дина, бежевый льняной пиджак и мягкие замшевые мокасины. Гардеробу Вадим уделял много внимания: надо выглядеть хорошо, но естественно, даже небрежно, словно надел первое что под руку попалось. До утренней службы оставалось двадцать минут, на машине можно доехать за пять, пешком идти — пятнадцать. Решил прогуляться. В круглосуточном супермаркете купил воды, пить не хотелось, но надо было разменять пятитысячную. Отделив от сдачи пятидесяти- и сторублевки, он сложил их в карман, остальные деньги вернулись в бумажник.

 

В маленьком городе еще все спали, кроме дворников, которым по долгу службы приходилось рано вставать, на улицах почти не было людей. День обещал быть очень жарким, но пока солнце мило улыбалось с неба каждому, кто вышел с ним поздороваться.

Сквозь частный сектор Вадим вышел в центр города. На Александровском проспекте, кроме памятников, никого не было, и с архитектурой девятнадцатого века, которая еще сохранилась в центре, совершенно терялось ощущение времени. Казалось, сейчас на утренний променад выйдут дамы и будут раскланиваться с молодыми офицерами. И горы на горизонте, величественные и равнодушные.

Мой город, подумал Вадим. И эта не была мысль родившегося в городе человека, эта была мысль владельца, собственника. Мимо, позвякивая, проехал трамвай; сонная кондукторша, прижавшись лбом к стеклу, проводила Вадима безразличным взглядом. Он улыбнулся и помахал ей рукой. Она удивилась и покрутила пальцем у виска. Вадим, сам того не замечая, отметил для себя номер трамвая и время. Он вспомнит о ней не сегодня и даже не завтра, но обязательно вспомнит, в его внутренней картотеке дела не пропадали. А пока он поднимался в гору в районе старого города и радовался жизни.

Показалась бело-голубая колокольня храма. По старым ступеням Вадим поднялся во двор, перекрестился и зашел внутрь.

Два часа службы были для него настоящим испытанием. Ноги начинали гудеть и болеть, от запаха ладана кружилась голова. Молитвы отражались от стен и резонировали в груди. Первое время ему приходилось усилием воли сдерживать себя, чтобы не выбежать на воздух, но со временем стало легче. Вся его жизнь — это преодоление, почему в храме должно быть по-другому? Причастился, исповедовался и на ватных ногах вышел во двор, где старое кладбище. Вадим постоял у могилы Поэта, приходя в себя, и спустился на улицу.

Нищие, несшие вахту на входе, завидев его, засуетились: знали, что он всегда хорошо подает. Как и везде, с опытом приходила уверенность, и нищие больше не пугали его. Раньше вид искалеченных тел, протянутые руки и бесстыжие глаза попрошаек выбивали его из колеи, и, пользуясь производимым эффектом, те обирали его до нитки. Сейчас же Вадим шел, глядя поверх голов. Отделяя по одной из сдачи, отложенной в карман, он протягивал купюры, и деньги в одно мгновение исчезали. Десять шагов и тысяча рублей — не такая уж высокая цена за спасение души.

На десять утра была назначена планерка у главы, шеф любит назначать совещания в выходные и звонить подчиненным поздно ночью. Бремя преданности, как он это называет. В половине десятого Вадим был на месте.

Серое семиэтажное здание дома правительства украшал герб Советского Союза. Недавно его пытались демонтировать, но не смогли: молот сняли, а серп оказался закреплен намертво. Пару дней серп в одиночестве висел на фасаде, придавая дому правительства лихой и опасный вид, а потом молот вернули. Смешная история, а шеф пришел в бешенство: он не терпел даже намека шуток над собой.

Вадим поздоровался с полицейскими, стоявшими на входе, и по лестнице поднялся на седьмой этаж. Обозначив стук в дверь, но на самом деле ее не коснувшись, вошел к шефу. В кабинете главы было солнечно и свежо. С улицы в огромные окна жарило солнце, а внутри с тихим свистом нагонял холодный воздух кондиционер. Алана, пресс-секретарь главы, была уже на месте. Девушка расставляла на столе для совещаний бутылки с водой, раскладывала блокноты и ручки. Она стояла к нему спиной и не услышала, как Вадим зашел, поэтому какое-то время он наблюдал за ней, незамеченный.

Среднего роста, осанка танцовщицы. Темно-каштановые волосы собраны в тугую косу. В тени цвет волос казался спокойным, даже холодным, а на солнце загорался ведьмовской рыжиной, и искра бежала по косе, как по бикфордову шнуру. Белоснежная блузка без единой складки, темная юбка ниже колен и аккуратные туфли, все в рамках дресс-кода, — но это в тени. Стоило Алане попасть в луч солнечного света, как под белоснежной блузкой проступали лопатки, а за тканью темной юбки начинал угадываться силуэт бедер.

В холодном воздухе кабинета она была источником нестерпимого жара, как вулкан в Исландии.

— Доброе утро, — сказал Вадим.

Она обернулась, улыбнулась, и у солнца, как у источника света, появился серьезный конкурент.

— Вадим Борисович! Доброе утро, не слышала, как вы стучали.

— У меня плохо получается, — сказал он. — Хотя здесь это очень ценный навык.

Она рассмеялась.

— Вот поставит он камеры, которые звук пишут, придется вам по-настоящему стучать.

— Будем стучать по-настоящему, — сказал Вадим и прошел к своему месту.

Совещания у главы делились на два этапа. Первый, официальный, с журналистами, казенными фразами и бессмысленными докладами по бумажке — в общем, стандартный сюжет для вечерних новостей. И второй, неофициальный, без прессы, где шеф прямым текстом, не выбирая выражений, ставил новые задачи.

Официальная часть была назначена на десять утра. Кроме шефа, все были на месте. Пресса в лице главного редактора местной газеты, министр внутренних дел, министр образования, министр ЖКХ, Вадим и Алана. Все расселись по своим местам и как школьники приготовили ручки и блокноты. Просидели в тишине минут двадцать. Наконец, министр внутренних дел, грузный пожилой мужик с изуродованными ушами борца на лысой голове хмыкнул и сказал:

— Взял Шрам моду у Володи вовремя не приходить.

Никто не засмеялся, Алана опустила голову, остальные министры как-то вжались в кресла, пытаясь тем самым дистанцироваться от еретика, а Вадиму просто было не смешно. Главный полицейский сказал правду. Всегда пунктуальный, как смерть, шеф после своего главного назначения стал слегка заигрываться в царя. Часы той же марки, тоже на правой руке, и опоздания как способ психологического давления. Кто-то втихаря смеялся над шефом, но втихаря не считается.

Глава появился в половине одиннадцатого. Высокий, тонкий, как стилет, мужчина лет пятидесяти. Черные волосы без признаков седины, чуть длиннее принятых в большой политике стандартов, зачесаны назад. Двигается плавно, как большая кошка. За внешней медлительностью таится опасность. На правой щеке у него тонкий шрам от удара ножом, привет из прошлого. Он оглядел кабинет, словно в нем никого не было, и кивнул.

Совещание началось. На повестке дня — переселение детского дома из аварийных помещений.

Министры, как дрессированные тюлени, один за другим выходили к трибуне, и зачитывали свои доклады. Говорили многословно, но общая суть сводилась к тому, что все ждут решения шефа. Вадим не слушал выступающих; солнечный зайчик с циферблата его часов гулял по вырезу рубашки Аланы, периодически соскальзывая ей на грудь, но если бы любой докладчик прервался, Вадим смог в ту же секунду продолжить его речь. Отчаянно жужжала муха и билась в стекло, Вадим сдержал улыбку. Вроде все по-взрослому, костюмы, камеры, журналисты, а муха жужжит и превращает происходящее в собрание в сельсовете. Но когда слово взял глава, даже насекомое почтительно заткнулось. Тихим голосом, почти шепотом, чтобы прислушивались, глава сказал:

— В первую очередь нас заботят интересы детей, и вся, я повторяю, вся наша работа будет направлена только на их благо. Дети будут жить в самых лучших условиях. На данный момент неясно, станет это ремонт старого здания или переезд в новое, но решение будет принято только в пользу детей.

Алана проводила журналистов и вернулась. Началась неофициальная часть.

— Телеграм читали? — спросил шеф таким тоном, что было непонятно, надо было читать или лучше вообще удалить приложение с телефона.

Дело было в новом оппозиционном телеграм-канале, который высмеивал местную власть. И если к обычной критике глава был безразличен, то смеха над собой не терпел. А тут тебе и коллажи, и мемы, и гифки — весь арсенал сетевого тролля. Канал за несколько месяцев стал очень популярным, подписчики прибывали сотнями.

Набрав аудиторию, автор перестал ограничивать себя только юмористической повесткой. Последние два месяца канал вел борьбу против переселения детского дома, расположенного в рекреационной зоне города, на склоне горы. Новый детский дом находился неподалеку от промышленных районов. Через два дня планировался митинг, который администрация не согласовала, но, судя по реакции людей в соцсетях, многих запрет не смутил.

— Ну, раз не читали, я вам прочту, — сказал шеф. — «Как же так выходит, что этот упырь вчера грабил наших родителей, сегодня грабит нас, а завтра собирается грабить наших детей? Год назад он продал землю под детским домом, там будет стоять гостиница, в которой у него будет своя доля. А дети будут жить в двух кварталах от проходной металлургического завода. Аварийное состояние — это просто предлог, здание требует ремонта, но при должном уходе простоит еще сто лет. И если это кажется вам диким и невозможным, то просто подумайте, что значат сироты для человека, который из-за денег убил родного брата? — На этом месте у шефа дернулся глаз, и лицо стало мертвенно-бледным; примерно минуту он молчал. — Требуем независимой экспертизы о состоянии здания детского дома! Требуем уголовной ответственности для чиновников, принявших решение о выселении детского дома! Шестого августа, во вторник, собираемся в парке у детского дома и МИРНО двигаемся к входу. Помните, братья и сестры, у нашего народа нет чужих детей!»

Шеф обвел всех взглядом.

— Что айтишники твои накопали? — повернулся к Алане.

— Не получается у них его вычислить, — сказала она.

— Бездари, двоечники. Значит, подключаем твоих эшников, Ибрагим. — Шеф повернул голову от Аланы к министру внутренних дел.

— Там не на что возбуждаться, это не уголовка, административка максимум, и то с трудом.

— Просто найди мне эту тварь, не надо его судить или сажать, найди, понятно?

Министр промолчал.

— Я не слышу, — прошипел шеф, словно Каа.

— Понятно, — буркнул министр.

— О том, что у нас существует договоренность с «Азимутом», знало максимум десять человек, а это значит, среди вас завелась крыса, — сказал глава, и в кабинете стало очень тихо.

Обвинение повисло над столом тяжелым ртутным облаком. Пока не найден виновный, виновны все. А Вадим продолжал запускать солнечных зайчиков. Во-первых, он вне подозрений. В голове мелькнула мысль о жене Цезаря, но он ее отогнал. А во-вторых, именно Вадим и обратил внимание шефа на подозрительную осведомленность юмористов.

Шеф держал паузу до упора. Натягивал напряжение, как тетиву лука. Даже Вадиму стало слегка не по себе, что уж говорить об остальных, а шеф наслаждался производимым эффектом. Министр ЖКХ, низенький мужчина с фигурой пивного бочонка, буквально сполз под стол и оттуда пропищал:

— Комиссия готова.

— Молодец, Игорь, все, как я сказал, сделали?

— Комитет по архитектуре, два прокурорских, с минобра человек и я, — ответил Игорь.

— Добро, тогда с Аланой связь держи, она прессу обеспечит. Кстати, нашли выпускника детдома?

— Нашли, — ответила Алана, — в Пятигорске живет.

— Не пьющий, не судимый, не урод?

— Автомеханик, не судимый, вроде не урод, но пьющий.

— Скажи ему, что если будет опухшим — денег не заплатим.

— Поняла.

— Добро, все свободны, не расслабляйтесь.

Когда они остались вдвоем, Вадим встал с кресла и подошел поздороваться. Ладонь у шефа была сухая и крепкая.

— Ну как ты, молодой?

— Все хорошо.

— Смотри, как сделаем, комиссию собираем в следующем месяце, до этого времени в идеале надо, чтобы новое здание было готово, но работы там еще много, а у меня сейчас с деньгами свободными туго, поэтому надо проехаться по местным деловым, пусть внеочередной вклад в фонд сделают. Сколько еще надо денег?

— Двадцать девять миллионов семьсот пятьдесят семь тысяч шестьсот пятьдесят два рубля, сорок три копейки.

— До копейки помнишь?

— Такая у меня работа.

Шеф скривил лицо в улыбке.

— Нормально, человек пять-шесть соберут легко. Список у тебя есть, сам выбирай, к кому заехать, но собери к концу лета всю сумму.

— Сделаю, — кивнул Вадим.

— Я сегодня в Москву еду, будь на связи, контролируй Алану и Ибрагима, пусть носом землю роют, но эту суку найдут. Он кровник мой, понимаешь? Такое нельзя спускать.

— Понимаю, есть у меня одна идея.

— Добро, сделай красиво, и к Новому году будет все, как я обещал.

К Новому году шеф обещал сделать Вадима мэром.

 

Глава 2

 

Надо добежать до офисного здания: дверь там закрывается изнутри и есть черный ход на улицу. Метров двести. Суббота, начало дня, территория базы пуста и безлюдна, ничто не мешает хорошей пробежке.

Первую секунду мы все замерли, онемевшие от такой неожиданной встречи. Их было трое. В гражданском, но род деятельности не вызывал сомнений. Двое такие стереотипные, пузатые, а третий сухой, как борзая, подался всем телом вперед, выигрывая важные для погони сантиметры. Один из пузатых выронил связку ключей, и звук их удара об асфальт стал для нас выстрелом стартового пистолета. Худой успел схватить меня за плечо, но я отмахнулся локтем и побежал. Адреналин сузил мир до размеров игольного ушка, сквозь него я смотрел на синюю дверь склада, за которой ждала свобода.

Двести метров даже для моей нынешней физической формы — доступная дистанция. Не скажу, что было легко, но до офисов я добежал с хорошей форой, которая позволила мне перевести дух, бросить взгляд на преследователей и скрыться за синей дверью.

Через черный ход вышел на улицу и законопослушной походкой направился мимо гаражей к остановке. Вот тут моя физическая форма и потребовала сатисфакции. Дыхание никак не придет в норму, в бок будто шило воткнули, слюна как клей ПВА. Подъезжает автобус, сейчас любой маршрут отсюда — подходящий. Сажусь в глубине, на окне — реклама салона красоты, и с улицы нельзя разглядеть пассажира.

Несколько остановок прихожу в себя. Не анализирую, не боюсь, не злюсь, просто дышу. В такие моменты хорошо обещать себе бросить курить и снова начать бегать, но у меня нет сил даже на самообман. При каждом вздохе в груди что-то посвистывает, на локте — кровавая ссадина, видимо, о дверной косяк зацепил. Пока не видел ее, не чувствовал, как только увидел — рука разболелась. Ближе к МКАД я восстановил дыхание и вышел у «Макдоналдса». Вызвал такси и, пока ждал машину, умылся в туалете.

В салоне такси работает кондиционер. Холод окончательно привел меня в чувство. Смотрю на часы, половина двенадцатого. Всего час прошел, мне казалось, я весь день бегаю. Достал свой рабочий телефон: надо предупредить ребят на двух других точках. Звоню Илюхе в Подольск. Никто не берет.

А я знал. Уже несколько месяцев внутренняя сигнализация оповещала, что за мной пристально наблюдают. Никаких подтверждений я найти не мог, а чувство не проходило. И сегодняшняя суета, и молчащий Илюха, и эти сигналы — это все звенья одной цепи. Не ожидая ничего хорошего, набрал Мурату в Сходню. Поднял.

— Мурат!

— Кто это? — спросил незнакомый голос на том конце. На заднем фоне слышались казенные разговоры. Я молчал.

— Вы слышите?

— Извините, ошибся номером, — сказал я, положил трубку и попросил водителя остановить на ближайшей остановке.

Телефон я выбросил в урну, рабочий мобильник — расходный материал. Купил себе воды, закурил и пошел в сторону центра города, размышляя, как я докатился до жизни такой. Нельзя сказать, что я не ждал проблем, но и готовым меня не назовешь. Если хлопнули все три точки одновременно, значит, меня целенаправленно вели и все только начинается. Нужен перерыв. Поеду на родину, отсижусь в тишине, потом вернусь и начну все заново. Денег должно хватить, даже если год придется ждать, если что — сдам квартиру.

Я дошел до метро и поехал домой. Пока поднимался в лифте, репетировал перед зеркалом безразличное выражение лица, решил не рассказывать ничего жене, пока сам не разберусь, что к чему.

Открыл входную дверь. Из ванны доносился шум воды. Так даже лучше. Разулся, помыл руки на кухне и залепил ссадину на локте. Заглянул в ванную и максимально обыденно поздоровался:

— Привет.

— Что случилось? — спросила она, выглянув из-за занавески.

— Да так, — говорю, — забегался на работе.

— Что-то серьезное?

— Какой там! — Я махнул рукой.

— Тебя ищут?

— Нет.

— Ты не знаешь.

— Не знаю.

— Я сейчас.

Решил, значит, ничего не рассказывать жене.

Она вышла из ванной свежая, как дождь в начале лета. Накрыла на стол. Я поел, мне сделали чай.

— Рассказывай.

Я рассказал.

Она сидела совершенно невозмутимая, как будто каждый день ее мужа ищет полиция. Стул, как всегда, повернут спинкой вперед, амазонка даже в быту остается амазонкой. Ее невозможно выбить из седла. Поверьте мне, я очень старался. Что бы я ни делал, она оставалась собранной и спокойной. Разве что однажды дрогнула, когда везла меня в реабилитационную клинику. Тогда я на секунду уловил в ее взгляде страх. Или это было презрение?

Ровный прохладный бриз ее характера остужал мою пылающую натуру, не давая разрастаться огню, в котором сгорело бы все живое. Она берегла меня от пожаров, а я согревал ее и спасал от вечной мерзлоты.

— Будем надеяться, что все обойдется, но в любом случае это знак, надо заканчивать.

— В смысле?

— В прямом, что непонятного? Тебе тридцать три года, а ты по дворам от ментов бегаешь.

В первую очередь мне следовало, конечно, удивиться. Это амазонка тянет меня в оседлый быт? Но я, конечно, в первую очередь разозлился.

— И что будем делать?

— Жить как обычные люди.

— С понедельника по пятницу, с девяти до шести? — Я постарался вложить в этот вопрос максимум презрения.

— Я так и работаю.

— Не начинай, а я говорю о работе по необходимости. Я так не хочу.

— А я не хочу, чтобы тебя посадили.

— Расстреляли, еще скажи. Я бизнесмен, за что меня сажать?

— Государство считает твой бизнес преступлением.

— А ты?

— А я помню, что когда ты начинал, мы договорились, что это только пока мы не купим квартиру. Квартиру мы купили год назад.

— А сейчас купили тебе машину, — сказал я.

— Я лучше на метро, но с тобой, чем на машине, но без тебя.

— Что-то я тебя не узнаю, женщина, откуда эти похоронные настроения?

— Я устала ждать подвоха.

Честно говоря, я не идеальный муж, частенько ее подводил, но это никоим образом не повлияло на уровень праведности моего гнева.

— От меня, значит, ждешь подвоха?

— И не хочу опять оставаться одна, — ответила она.

Дальше наша беседа потеряла логическую стройность и похвальное спокойствие. Мы обменялись взаимными обвинениями, потом в ход пошли оскорбления и крик. Мы очень давно не ругались, но это как езда на велосипеде, невозможно потерять навык. Хлопнув дверью, я ушел из дома.

Сделал большой круг по Таганке. Выпил пива на веранде рядом с театром. Покурил сигарету, поговорил с мамой по телефону. Остыл, думаю, зря я рычу на жену. Вспомнил песню. И все же за что-то извинился лениво. И с мыслью, что изменился, допил пиво. Усмехнулся, допил вторую кружку и в приподнятом настроении пошел в сторону дома. Куплю цветов и извинюсь, но не лениво, а от души.

На входе в цветочный магазин зазвонил телефон. Номер незнакомый. Не люблю незнакомые номера. Не поднял. Пока выбирал цветы, позвонили еще четыре раза. Можно было не брать трубку, сменить номер, залечь на дно. Но отчего-то я был уверен, что сменить номер — не панацея.

— Да.

— Герман Георгиевич, добрый вечер.

— Кто это?

— Капитан полиции Каталин. — Голос был похож на тот, что днем отвечал мне из Сходни.

— Говорите.

— Мы тут как раз с коллегами мимо вашего района едем, вы, как я понимаю, дома? — Я вдруг настолько явственно почувствовал себя голым, что даже втянул живот.

— Недалеко от дома.

— Как бы нам встретиться?

— Для чего?

— Это нетелефонный разговор,

— Ну, подъезжайте.

— Минут через пять будем у вашего дома, черная BMW пятой модели, три шестерки номера.

У дома меня не поджидали в засаде, и криков группы захвата не было слышно. У подъезда женщина рылась в мусорном баке, рядом по восточному терпеливо ждал парень в спецовке. Мимо на самокатах промчались две маленькие девчонки в одинаковых платьях. Заложив крылья за спину, директорской походкой по газону вышагивала ворона. Я стоял с большим букетом белых роз, еще немного пьяный, и солнце так хорошо пригревало, как будто лето никогда не закончится. Пронзительный сигнал автомобильного клаксона ворвался в мои грезы.

BMW стояла метрах в пятидесяти от меня. Наглухо тонированная, силуэтом напоминающая акулу. Окно переднего пассажирского сиденья опустилось, и мне махнули рукой. Подойди, дескать. Злость запустила химическую реакцию в мозгу, идея промелькнула, как лисий хвост в чаще леса. Так, значит, хорошо. Я подошел. С переднего сиденья белозубо улыбался мужчина средних лет. Круглое лицо, модная стрижка с выбритыми висками, загорелый, будто только с моря.

— Садитесь, Герман Георгиевич, прокатимся.

— Вы меня с кем-то спутали, уважаемый, я к незнакомым людям в машину не сажусь, тем более с букетом я там не помещусь. Если вы полицейские, то покажите удостоверения.

— Согласен, — улыбнулся он, и они вышли из машины.

Худой парень, который бежал за мной утром, с синяком под правым глазом, улыбчивый Каталин и угрюмый коротышка, с нереально мощными для своего роста руками. Примерно мои ровесники, крепыш, может, помладше. Каждый показал удостоверение. Я близоруко щурился и наклонялся над маленькими книжками, чтобы прочитать данные. Два капитана и лейтенант. Будем знакомы.

— Понятно. О чем вы хотели поговорить?

— Прямо здесь будем говорить?

— А что не так?

— Разговор долгий, хотелось бы в спокойной обстановке поговорить, поверьте, это в ваших интересах.

И опять он улыбается. Недоброй и даже невежливой улыбкой, это был оскал волка, почуявшего добычу.

— Тут сквер есть на параллельной улице, буквально сто метров. — Я показал направление. — Сейчас туда подойду.

Они сели в машину и поехали. Я, пока шел, записал в заметки телефона данные удостоверений. Имена и звания каждого, а у Каталина — еще и номер удостоверения. В хозяйстве все пригодится.

В сквере мы дружно расселись на скамейке: я — в центре со своим букетом, Каталин — справа, худой с портфелем — слева, а коротышка остался стоять. Интересно мы, наверное, смотримся со стороны, подумал я. Усмехнулся, встретился взглядом с крепышом и проглотил улыбку. Он не сводил с меня глаз и периодически сжимал и разжимал кулаки. Получалось опереточно и страшно одновременно.

— Догадываетесь, о чем мы хотим поговорить? — спросил Каталин.

Он выложил на скамейку ключи от машины, удостоверение и два телефона, айфон с огромным гербом России на чехле и пошлый «Верту». Набор юного коррупционера.

— Нет.

— И капитана Смолова не помните?

Худой повернул лицо, чтобы видно было синяк, и сказал:

— Ну ты и мудак.

Я не стал это опровергать.

Каталин обстоятельно расписал мне три прошлых месяца. У кого я покупал спирт, где брал акцизную марку и этикетки, как нашел тару. Фотографии со всех трех точек. В Подольске я что-то увлеченно рассказываю Илюхе, в Сходне разгружаю машину со спиртом, в Мытищах курю у открытых дверей склада; видны коробки с водкой. Видеозаписи, данные геолокации, предоставленные сотовым оператором.

— Ну и? Работаю я там.

Тогда мне показали протоколы допроса моих работников. Все в один голос сливали меня подчистую.

— Ваши технологи знают вас под именем Олег, все трое подтвердят, что вы главный на вашем небольшом, но успешном производстве. Я-то знаю, что у вас есть деловой партнер, ответственный за сбыт, но на него ничего нет, так что все собаки на вас. Ваш арест — это дело нескольких часов. Может быть, даже минут. А грозит вам немного, года три-четыре, через годик можно будет просить об УДО.

— Не нагнетайте, капитан, условный срок — это максимум, на что вы можете рассчитывать.

Тут взорвался крепыш:

— Да че мы базарим с ним? Давай в отдел его, в обезьяннике переночует, завтра про УДО с ним поговорим, на мере пресечения.

Несмотря на то что уши от приема «добрый и злой полицейский» торчали так высоко, что бросали тень на весь сквер, мне стало неуютно. Руки крепыша были толщиной с мои ноги.

— Погоди, Эльбрус, он просто не понимает, наверное. Смотри, Герман, какой расклад: условного срока не будет точно. Понятно, что это твой первый серьезный проступок и ты вправе рассчитывать на снисхождение, но какой проступок? У тебя и контрафакт, и акцизки, и изготовление, и сбыт, и особо крупный размер ущерба, и даже есть заявление о причинении вреда здоровью средней тяжести, травишь людей…

Я перебил его:

— Моя водка лучше настоящей!

— То есть с остальным ты не споришь? — спросил Каталин. — Факт остается фактом, заявление у нас есть. К тому же! — Он поднял указательный палец. — Я буду настаивать на экспертизе в наркодиспансере. И что у нас получится?

Ответа от меня он не дождался, поэтому ответил сам, как на разминке в КВН:

— Получится портрет маргинала и наркозависимого человека, занимающегося производством отравы. Сядешь, родной, поверь мне.

Пауза затянулась.

— Че ты заткнулся, дятел? — усмехнулся крепыш.

— Следи за языком, — ответил я.

— А то что?

— Просто хорошая привычка.

— Клоун.

Я снова промолчал.

— Герман, молчание тут не поможет, — сказал Каталин.

— Я просто не понимаю, что вам сейчас нужно.

— Слышишь, капитан, это черт целку включает, говорю тебе, давай его оформлять, хрен с ней с его благодарностью, получишь майора внеочередного за него. — Если крепыш играл роль, то он явно вжился в нее, только землю копытом не бил.

— Не надо этого, Герман. Все всё понимают, у нас ситуация, которая вынуждает нас делать первый шаг, но и ты не юли, веди себя как взрослый человек.

Начался долгий разговор, напоминающий диалоги на восточном базаре. Они очень дорого оценили мою свободу. Таких денег у меня и близко не было. Но я этого говорить я не стал, просто попробовал сбить цену. Торговался я для достоверности, чтобы не спугнуть их согласием на первое же предложение. А я согласился бы на любые деньги, потому что не собирался платить.

 

В маленьком городе еще все спали, кроме дворников, которым по долгу службы приходилось рано вставать, на улицах почти не было людей. День обещал быть очень жарким, но пока солнце мило улыбалось с неба каждому, кто вышел с ним поздороваться.

Сквозь частный сектор Вадим вышел в центр города. На Александровском проспекте, кроме памятников, никого не было, и с архитектурой девятнадцатого века, которая еще сохранилась в центре, совершенно терялось ощущение времени. Казалось, сейчас на утренний променад выйдут дамы и будут раскланиваться с молодыми офицерами. И горы на горизонте, величественные и равнодушные.

Мой город, подумал Вадим. И эта не была мысль родившегося в городе человека, эта была мысль владельца, собственника. Мимо, позвякивая, проехал трамвай; сонная кондукторша, прижавшись лбом к стеклу, проводила Вадима безразличным взглядом. Он улыбнулся и помахал ей рукой. Она удивилась и покрутила пальцем у виска. Вадим, сам того не замечая, отметил для себя номер трамвая и время. Он вспомнит о ней не сегодня и даже не завтра, но обязательно вспомнит, в его внутренней картотеке дела не пропадали. А пока он поднимался в гору в районе старого города и радовался жизни.

Показалась бело-голубая колокольня храма. По старым ступеням Вадим поднялся во двор, перекрестился и зашел внутрь.

Два часа службы были для него настоящим испытанием. Ноги начинали гудеть и болеть, от запаха ладана кружилась голова. Молитвы отражались от стен и резонировали в груди. Первое время ему приходилось усилием воли сдерживать себя, чтобы не выбежать на воздух, но со временем стало легче. Вся его жизнь — это преодоление, почему в храме должно быть по-другому? Причастился, исповедовался и на ватных ногах вышел во двор, где старое кладбище. Вадим постоял у могилы Поэта, приходя в себя, и спустился на улицу.

Нищие, несшие вахту на входе, завидев его, засуетились: знали, что он всегда хорошо подает. Как и везде, с опытом приходила уверенность, и нищие больше не пугали его. Раньше вид искалеченных тел, протянутые руки и бесстыжие глаза попрошаек выбивали его из колеи, и, пользуясь производимым эффектом, те обирали его до нитки. Сейчас же Вадим шел, глядя поверх голов. Отделяя по одной из сдачи, отложенной в карман, он протягивал купюры, и деньги в одно мгновение исчезали. Десять шагов и тысяча рублей — не такая уж высокая цена за спасение души.

На десять утра была назначена планерка у главы, шеф любит назначать совещания в выходные и звонить подчиненным поздно ночью. Бремя преданности, как он это называет. В половине десятого Вадим был на месте.

Серое семиэтажное здание дома правительства украшал герб Советского Союза. Недавно его пытались демонтировать, но не смогли: молот сняли, а серп оказался закреплен намертво. Пару дней серп в одиночестве висел на фасаде, придавая дому правительства лихой и опасный вид, а потом молот вернули. Смешная история, а шеф пришел в бешенство: он не терпел даже намека шуток над собой.

Вадим поздоровался с полицейскими, стоявшими на входе, и по лестнице поднялся на седьмой этаж. Обозначив стук в дверь, но на самом деле ее не коснувшись, вошел к шефу. В кабинете главы было солнечно и свежо. С улицы в огромные окна жарило солнце, а внутри с тихим свистом нагонял холодный воздух кондиционер. Алана, пресс-секретарь главы, была уже на месте. Девушка расставляла на столе для совещаний бутылки с водой, раскладывала блокноты и ручки. Она стояла к нему спиной и не услышала, как Вадим зашел, поэтому какое-то время он наблюдал за ней, незамеченный.

Среднего роста, осанка танцовщицы. Темно-каштановые волосы собраны в тугую косу. В тени цвет волос казался спокойным, даже холодным, а на солнце загорался ведьмовской рыжиной, и искра бежала по косе, как по бикфордову шнуру. Белоснежная блузка без единой складки, темная юбка ниже колен и аккуратные туфли, все в рамках дресс-кода, — но это в тени. Стоило Алане попасть в луч солнечного света, как под белоснежной блузкой проступали лопатки, а за тканью темной юбки начинал угадываться силуэт бедер.

В холодном воздухе кабинета она была источником нестерпимого жара, как вулкан в Исландии.

— Доброе утро, — сказал Вадим.

Она обернулась, улыбнулась, и у солнца, как у источника света, появился серьезный конкурент.

— Вадим Борисович! Доброе утро, не слышала, как вы стучали.

— У меня плохо получается, — сказал он. — Хотя здесь это очень ценный навык.

Она рассмеялась.

— Вот поставит он камеры, которые звук пишут, придется вам по-настоящему стучать.

— Будем стучать по-настоящему, — сказал Вадим и прошел к своему месту.

Совещания у главы делились на два этапа. Первый, официальный, с журналистами, казенными фразами и бессмысленными докладами по бумажке — в общем, стандартный сюжет для вечерних новостей. И второй, неофициальный, без прессы, где шеф прямым текстом, не выбирая выражений, ставил новые задачи.

Официальная часть была назначена на десять утра. Кроме шефа, все были на месте. Пресса в лице главного редактора местной газеты, министр внутренних дел, министр образования, министр ЖКХ, Вадим и Алана. Все расселись по своим местам и как школьники приготовили ручки и блокноты. Просидели в тишине минут двадцать. Наконец, министр внутренних дел, грузный пожилой мужик с изуродованными ушами борца на лысой голове хмыкнул и сказал:

— Взял Шрам моду у Володи вовремя не приходить.

Никто не засмеялся, Алана опустила голову, остальные министры как-то вжались в кресла, пытаясь тем самым дистанцироваться от еретика, а Вадиму просто было не смешно. Главный полицейский сказал правду. Всегда пунктуальный, как смерть, шеф после своего главного назначения стал слегка заигрываться в царя. Часы той же марки, тоже на правой руке, и опоздания как способ психологического давления. Кто-то втихаря смеялся над шефом, но втихаря не считается.

Глава появился в половине одиннадцатого. Высокий, тонкий, как стилет, мужчина лет пятидесяти. Черные волосы без признаков седины, чуть длиннее принятых в большой политике стандартов, зачесаны назад. Двигается плавно, как большая кошка. За внешней медлительностью таится опасность. На правой щеке у него тонкий шрам от удара ножом, привет из прошлого. Он оглядел кабинет, словно в нем никого не было, и кивнул.

Совещание началось. На повестке дня — переселение детского дома из аварийных помещений.

Министры, как дрессированные тюлени, один за другим выходили к трибуне, и зачитывали свои доклады. Говорили многословно, но общая суть сводилась к тому, что все ждут решения шефа. Вадим не слушал выступающих; солнечный зайчик с циферблата его часов гулял по вырезу рубашки Аланы, периодически соскальзывая ей на грудь, но если бы любой докладчик прервался, Вадим смог в ту же секунду продолжить его речь. Отчаянно жужжала муха и билась в стекло, Вадим сдержал улыбку. Вроде все по-взрослому, костюмы, камеры, журналисты, а муха жужжит и превращает происходящее в собрание в сельсовете. Но когда слово взял глава, даже насекомое почтительно заткнулось. Тихим голосом, почти шепотом, чтобы прислушивались, глава сказал:

— В первую очередь нас заботят интересы детей, и вся, я повторяю, вся наша работа будет направлена только на их благо. Дети будут жить в самых лучших условиях. На данный момент неясно, станет это ремонт старого здания или переезд в новое, но решение будет принято только в пользу детей.

Алана проводила журналистов и вернулась. Началась неофициальная часть.

— Телеграм читали? — спросил шеф таким тоном, что было непонятно, надо было читать или лучше вообще удалить приложение с телефона.

Дело было в новом оппозиционном телеграм-канале, который высмеивал местную власть. И если к обычной критике глава был безразличен, то смеха над собой не терпел. А тут тебе и коллажи, и мемы, и гифки — весь арсенал сетевого тролля. Канал за несколько месяцев стал очень популярным, подписчики прибывали сотнями.

Набрав аудиторию, автор перестал ограничивать себя только юмористической повесткой. Последние два месяца канал вел борьбу против переселения детского дома, расположенного в рекреационной зоне города, на склоне горы. Новый детский дом находился неподалеку от промышленных районов. Через два дня планировался митинг, который администрация не согласовала, но, судя по реакции людей в соцсетях, многих запрет не смутил.

— Ну, раз не читали, я вам прочту, — сказал шеф. — «Как же так выходит, что этот упырь вчера грабил наших родителей, сегодня грабит нас, а завтра собирается грабить наших детей? Год назад он продал землю под детским домом, там будет стоять гостиница, в которой у него будет своя доля. А дети будут жить в двух кварталах от проходной металлургического завода. Аварийное состояние — это просто предлог, здание требует ремонта, но при должном уходе простоит еще сто лет. И если это кажется вам диким и невозможным, то просто подумайте, что значат сироты для человека, который из-за денег убил родного брата? — На этом месте у шефа дернулся глаз, и лицо стало мертвенно-бледным; примерно минуту он молчал. — Требуем независимой экспертизы о состоянии здания детского дома! Требуем уголовной ответственности для чиновников, принявших решение о выселении детского дома! Шестого августа, во вторник, собираемся в парке у детского дома и МИРНО двигаемся к входу. Помните, братья и сестры, у нашего народа нет чужих детей!»

Шеф обвел всех взглядом.

— Что айтишники твои накопали? — повернулся к Алане.

— Не получается у них его вычислить, — сказала она.

— Бездари, двоечники. Значит, подключаем твоих эшников, Ибрагим. — Шеф повернул голову от Аланы к министру внутренних дел.

— Там не на что возбуждаться, это не уголовка, административка максимум, и то с трудом.

— Просто найди мне эту тварь, не надо его судить или сажать, найди, понятно?

Министр промолчал.

— Я не слышу, — прошипел шеф, словно Каа.

— Понятно, — буркнул министр.

— О том, что у нас существует договоренность с «Азимутом», знало максимум десять человек, а это значит, среди вас завелась крыса, — сказал глава, и в кабинете стало очень тихо.

Обвинение повисло над столом тяжелым ртутным облаком. Пока не найден виновный, виновны все. А Вадим продолжал запускать солнечных зайчиков. Во-первых, он вне подозрений. В голове мелькнула мысль о жене Цезаря, но он ее отогнал. А во-вторых, именно Вадим и обратил внимание шефа на подозрительную осведомленность юмористов.

Шеф держал паузу до упора. Натягивал напряжение, как тетиву лука. Даже Вадиму стало слегка не по себе, что уж говорить об остальных, а шеф наслаждался производимым эффектом. Министр ЖКХ, низенький мужчина с фигурой пивного бочонка, буквально сполз под стол и оттуда пропищал:

— Комиссия готова.

— Молодец, Игорь, все, как я сказал, сделали?

— Комитет по архитектуре, два прокурорских, с минобра человек и я, — ответил Игорь.

— Добро, тогда с Аланой связь держи, она прессу обеспечит. Кстати, нашли выпускника детдома?

— Нашли, — ответила Алана, — в Пятигорске живет.

— Не пьющий, не судимый, не урод?

— Автомеханик, не судимый, вроде не урод, но пьющий.

— Скажи ему, что если будет опухшим — денег не заплатим.

— Поняла.

— Добро, все свободны, не расслабляйтесь.

Когда они остались вдвоем, Вадим встал с кресла и подошел поздороваться. Ладонь у шефа была сухая и крепкая.

— Ну как ты, молодой?

— Все хорошо.

— Смотри, как сделаем, комиссию собираем в следующем месяце, до этого времени в идеале надо, чтобы новое здание было готово, но работы там еще много, а у меня сейчас с деньгами свободными туго, поэтому надо проехаться по местным деловым, пусть внеочередной вклад в фонд сделают. Сколько еще надо денег?

— Двадцать девять миллионов семьсот пятьдесят семь тысяч шестьсот пятьдесят два рубля, сорок три копейки.

— До копейки помнишь?

— Такая у меня работа.

Шеф скривил лицо в улыбке.

— Нормально, человек пять-шесть соберут легко. Список у тебя есть, сам выбирай, к кому заехать, но собери к концу лета всю сумму.

— Сделаю, — кивнул Вадим.

— Я сегодня в Москву еду, будь на связи, контролируй Алану и Ибрагима, пусть носом землю роют, но эту суку найдут. Он кровник мой, понимаешь? Такое нельзя спускать.

— Понимаю, есть у меня одна идея.

— Добро, сделай красиво, и к Новому году будет все, как я обещал.

К Новому году шеф обещал сделать Вадима мэром.

 

Глава 3

 

В Доме правительства у него был свой кабинет. На одном этаже с шефом, в конце длинного коридора. За стремительный взлет приходится расплачиваться людской завистью и злобой. Всегда кто-то шепчется за спиной или с фейковых аккаунтов пишет гадости в соцсетях. Ищут подводные камни: чей сын? Чей племянник? Роются в нижнем белье: может, чей-то любовник? В случае с Вадимом зацепиться было не за что. Биография — хоть в стенгазете печатай. Прозрачное прошлое, яркое настоящее и светлое будущее. И тут такая вольность. Личный кабинет в Доме правительства у обычного городского депутата. И неважно, что кабинетом гордо называлась бывшая кладовая, семь квадратных метров без окон и кондиционера. Дело не в квадратуре, а в самом факте, он плюнул нам в лицо!

В какой-то момент под шквалом гневных постов он даже дрогнул и думал отказаться от кабинета, к тому же это действительно не вязалось с его линией поведения. Если ты белая ворона, оставайся белой до конца. Потом пробежался и понял, что никогда и ни за что этого не сделает. Это не каприз опричника и не прихоть зажравшегося чинуши, это необходимость. Шеф не доверял современным технологиям, справедливо полагая, что все можно прослушать. Поэтому надо было всегда находиться где-то поблизости. «Скорая помощь» или пожарные тоже нарушают правила дорожного движения, когда едут на вызов, но это необходимость. Поэтому когда шеф уехал в аэропорт, Вадим пошел к себе в кабинет.

В бывшей кладовой лампа дневного света заливала все холодным сиянием. Маленький диван, узкий офисный шкаф, кресло и стол — вот и вся обстановка. Было нестерпимо жарко. Так, наверное, выглядит ад: холодный безжизненный свет, изнуряющая духота и макбук на старом столе. За три секунды, которые ему потребовались, чтобы шагнуть к столу, взять ноутбук и шагнуть к выходу, Вадим весь покрылся потом. В коридоре он снял пиджак и направился в сторону лестницы. У лифта стояла Алана. Увидев его, она сначала улыбнулась, потом густо покраснела и опустила голову. Тонкая хлопчатая майка Вадима намокла от пота и прилипла к телу. Он понял, что произошло, надел пиджак и, сохраняя совершенно равнодушный вид, сказал:

— Я ж еще стриптизером на полставки подрабатываю: в бухгалтерию заскочил, Зифе Заурбековне и девочкам день скрасил, а то в воскресенье на работе. Посмотри, полтинник нигде не застрял? — И повернулся к Алане спиной.

Она рассмеялась, и неловкость исчезла.

— Говорила мне мама, «иди в бухгалтеры, Алана — жизнь увидишь», а я не послушалась.

Вадим улыбнулся.

— До свидания, Алана.

— А почему вы никогда не ездите на лифтах? Боитесь?

— Нет, — ответил он.

— Любите лестницы?

— Нет.

— Любите чувствовать себя особенным?

Она мило, как щенок немецкой овчарки, склонила голову набок, и вопрос казался совершенно не злым.

— До свидания, Алана.

Эта девушка вызывала чувство, которое один друг Вадима когда-то назвал «сквозняк на подводной лодке». Ощущение свежести и опасности.

— Можно с вами спуститься? Мне не помешает почувствовать себя особенной.

— Тяжелый день?

— Обычный день.

Улыбка у нее усталая, отметил Вадим.

— Пойдем.

Здание отремонтировали почти полностью, превратив в очередной безликий бизнес-офис, но на лестницах все еще лежала красная ковровая дорожка с зеленой окантовкой, украшавшая ступени с советских времен, пыльная и протертая до дыр. На поворотах ее плечо касалось его руки, и каждый раз по телу проходила теплая волна. Семь этажей, тринадцать пролетов, у последнего они на секунду дольше, чем требовалось, продолжали стоять рядом.

— Ну как? Полегче? — спросил Вадим.

— Намного, знаете, все как рукой сняло.

— А что было-то?

— Да все как обычно, Вадим Борисович, я занимаюсь чем угодно, только не своими прямыми обязанностями.

— Добро пожаловать в клуб, — сказал Вадим.

— Ну правда! Я журналист, а он из меня ищейку делает.

— Он тебя очень ценит, это главное. Ты самая молодая из своих коллег по всей стране, это о многом говорит, я в твоем возрасте бамбук окучивал и угол дома охранял, чтобы не унесли, а ты на такой должности. Это как подниматься в гору: чем ты выше, тем труднее дышать. Надо только решить, хочешь ли ты на вершину, понимаешь?

— Понимаю, извините, что-то я расчувствовалась.

— Все будет хорошо, Алана

— Я знаю, спасибо, Вадим… — ответила она, и через паузу добавила: — Борисович.

Они вышли на улицу, окунувшись в жаркий летний день. На другой стороне Александровского проспекта начинался городской парк, в котором Вадим собирался где-нибудь в тенечке у воды спокойно поработать.

— Пешком? — спросил он.

— Нет, за мной заедут, — сказала она.

И в этот же момент на угол завернул старый «Опель». Вадим понял: это за ней.

— Э-э-э… ну, до свидания.

Он развернулся и собрался уходить, чувствуя себя идиотом.

— Это брат младший, — сказала Алана, и Вадим повернул обратно.

Он чувствовал себя еще большим идиотом, но улыбка выдавала его с головой.

Из машины вышел парень лет двадцати. Высокий, худой и широкоплечий. Они с Аланой были очень похожи. Удивительно, как одни и те же черты на лице брата смотрелись мужественно, а на лице сестры — изящно и женственно. Даже не взглянув на Алану, он, как полагается, сперва подошел поздороваться к мужчине.

— Тимур.

— Вадим.

— Легендарный Сплинтер. — Непонятно чего в этой фразе было больше, восхищения или сарказма.

Вадим улыбнулся. Кроме внешнего сходства, у брата с сестрой была еще одна общая особенность: у обоих получалось нарушать границы вежливого общения так, чтобы не возникало неловкости.

— Когда меня называли Сплинтер, ты под стол пешком ходил.

— Даже под этим столом о тебе слышали, старший.

— Вали! — рассмеялся Вадим.

— Рад знакомству, — серьезно произнес Тимур.

— До свидания, Вадим Борисович, спасибо еще раз, — сказала Алана.

— Увидимся, — ответил Вадим.

Когда они уехали, он еще немного постоял на площади, наблюдая, как дети гоняют стаю голубей. Детей было много, и детский смех родниками бил по всей Площади Свободы, освежая жаркий день. Потом купил себе чаю и пошел в парк. Мимо старой карусели, на которую его водила мама. Мимо павильона с пинг-понгом, в котором пропадал в детстве, мимо стариков, играющих в нарды и шахматы. Из колонок играет приятная расслабленная музыка, все чисто, новые скамейки, урны и указатели, бесплатный вайфай, уличные кафешки, детские и спортивные площадки. Вадим лично контролировал проект обновления городского парка и был доволен результатом.

У пруда, под ветвями ивы, притаилась скамейка. Вечером ее занимали парочки, но сейчас была свободна. Вадим сел и открыл ноутбук. Папка «Фонд главы». Экселевская таблица, в которой указаны все крупные бизнесмены региона, а также даты и суммы их взносов в фонд.

Шеф основал фонд имени своего погибшего брата сразу как получил должность. Все дельцы республики были обложены данью. Каждое двадцатое число месяца каждый из них делал «добровольный» взнос в благотворительный фонд — за возможность зарабатывать деньги. Такой абонемент на бизнес. Но иногда трясти мошной приходилось вне графика. Такими делами шеф занимался или лично, или через приближенных из прошлого, а в этот раз доверил Вадиму. И такого поручения у него еще не было. Справится с этим — справится и с городом.

Вадим проверил документы по стройке нового детского дома, и начал изучать график платежей бизнесменов. В последнее время фонд серьезно всех поприжал, на носу были выборы, а это сплошные расходы. Сейчас опять требовались деньги, а люди уже и так стонут. Но если недовольства не избежать, то его надо хотя бы минимизировать. Допил чай, решил, что пять или шесть человек — это слишком мало для тридцати миллионов, и составил список из десятерых. Работать придется дольше, но так будет надежнее.

Отсортировал бизнесменов в порядке сложности. Первые трое были живыми сейфами, за каждую копейку придется сражаться. С другой стороны, именно у таких этих копеек видимо-невидимо. До конца месяца оставалось чуть больше трех недель, если все сделать правильно, а иначе он не делал, то к осени все будет готово. Не откладывая, позвонил первому номеру.

— Руслан Иванович, добрый день, это Вадим.

— Вадим?

— Шефа помощник.

— Чем обязан? — В голосе появилась неприязнь.

— Надо увидеться. Когда вам будет удобно?

— Я так понимаю, дело государственной важности?

— Можно и так сказать, — ответил Вадим.

— Я на данный момент в Москве, домой лечу сегодня последним рейсом, в десять вечера устроит?

— Я на вас ориентируюсь, можно и завтра увидеться.

— Нет, самые неприятные дела надо делать в первую очередь.

— Я тоже так считаю.

— В десять в «Мидасе», — сказал Руслан Иванович и положил трубку.

Следующий час Вадим обзванивал остальных людей из списка, надеясь до вечера провести еще хоть одну встречу. Договориться не удалось, кто-то ссылался на выходной день, а кто-то просто не брал трубку.

К трем часам дня он завершил дела и пешком вернулся домой. Принял душ и лег поспать. К пяти вечера проснулся бодрым и отдохнувшим. Умылся, съел банан и пару яблок, собрал рюкзак и пошел на стоянку за машиной.

Раз в месяц правительство республики организовывало благотворительный футбольный матч. Играли против актеров местных театров и звезд местной эстрады, против различных ведомств и организаций. Недостатка желающих никогда не было, шеф любил футбол и по возможности участвовал в игре. А рядом с большой акулой всегда много рыбок-прилипал. На каждую игру команды собирали призовой фонд, который победитель от своего имени вручал одной из спортивных секций республики. Сегодня играли против администрации города. Формально Вадим относился к городским, но по факту был помощником шефа и всегда играл за команду правительства.

Он приехал раньше всех. Переоделся, натянул сетку на ворота, достал из машины кубок, грамоты и футбольные мячи и начал разминку. Пару кругов вокруг стадиона — и запрыгнул на турник. Три подхода по двадцать раз, чтобы кровь заиграла. Потом начал прыгать со скакалкой. Стали собираться люди. На эти матчи в среднем приходило по сто человек зрителей, сегодня играют без шефа, поэтому людей будет в два раза меньше. В толпе мелькнули Алана с Тимуром, Вадим помахал им рукой. Настроение было приподнятое, раз шефа нет — сегодня будет настоящая игра. С ним это был не футбол, а фарс. Играющие с шефом в одной команде в любой ситуации пасовали ему, а противники избегали столкновений и не жаловались, если он проходился им по ногам. Каждую игру шеф заканчивал с кучей голов, и команда, за которую он играл, всегда побеждала.

Вадим по телевизору видел, как большой шеф играет в хоккей и тоже бьет все рекорды результативности, и не понимал, в чем удовольствие для этих больших и малых шефов. Понятно же, что тебе поддаются. Где азарт? Где спортивная злость? Разве сравнится этот оскопленный триумф с радостью истинной победы, добытой потом и кровью? Никогда.

Команды вышли на поле. Кто-то разминался, но основная часть просто точила лясы. Вадим стоял в стороне, тянулся и лениво оглядывал людей. Сын прокурора, племянник крупного бизнесмена, пара родственников шефа. Можно и по-другому их характеризовать: кайфуши, пьяницы, прожигатели жизни и папиных денег. Вадим знал подноготную каждого и знал, что почти все его ненавидят. Это люди одного круга, в который Вадим, по идее, не попадал, — у него не было влиятельного родственника за спиной и грязной тайны за душой. Но он здесь, и скоро этот круг превратится в рулевое колесо. Потому что он сильнее всех.

Судья пригласил капитанов в центр поля, чтобы выбрать стороны, и в этот момент на беговые дорожки стадиона заехала черная BMW. Из машины вышли двое. Маленького роста, широкоплечие, узколобые, с выдающимися вперед челюстями и надбровными дугами. За спиной Вадима кто-то разочарованно протянул: «Мда, нормально не поиграем».

Игру почтили своим присутствием нынешний мэр и его младший брат. Аркан и Кеша, как их называли в народе. Однако, несмотря на всю мультяшность этих прозвищ, люди это были опасные. Аркан, в миру Аркадий Маратович, был подручным шефа с незапамятных времен. Не правая рука, но карающая десница. В резюме у мэра имелось четыре уголовных дела по обвинению в убийстве, не дошедших до суда. Опыт управления боевой бригадой в начале нулевых пригодился на госслужбе через двадцать с лишним лет. Аркан всегда считался неуравновешенным мужиком, но в сравнении со своим младшим братом он был как снежная королева.

Кеша был настоящий псих в медицинском смысле этого слова. В детстве он мучил животных, а когда повзрослел, стал мучить людей. Под прикрытием авторитетного брата ему до поры сходили с рук самые дикие выходки. Пять лет назад он изнасиловал девушку. На следующий день брат девушки зашел в кафе, в котором обедали Кеша с приятелями, и расстрелял всю компанию. Приятели погибли, а Кеша, несмотря на ранение в голову, остался жив. С тех пор у него титановая пластина в голове и вконец расстроенное ментальное здоровье. После покушения Аркан отправил родственника в швейцарскую клинику на реабилитацию. Клиника была психбольницей для богатых. Несколько месяцев назад идиот вернулся на родину; по слухам, лечение не особо ему помогло.

Все, кроме Вадима, смотрели в сторону братьев. Вадим продолжал тянуться.

— Еле успели, — улыбаясь, сказал Аркан, потом пальцем показал на двоих ребят из команды администрации: — Ты и ты, на замену.

Парни беспрекословно ушли с поля.

— Аркадий Маратович, уберите машину. — сказал Вадим.

— Че?! — взвизгнул Кеша.

Вадим даже не повернулся, продолжая смотреть на Аркана.

— Мячом ударят, помнут кузов, — все так же спокойно продолжил Вадим.

— И правда, что-то я не подумал, — хмыкнул мэр, потом окликнул одного из уходивших с поля и кинул ему ключи.

— Переставь.

Игра началась. В принципе, команды были равны по силе, и могла получиться схватка достойных друг друга соперников, но Аркан с Кешей спутали администрации города все карты. Оба были весьма посредственными футболистами, Кеша так вообще бревно бесполезное. Ослабленные городские достойно оборонялись минут пятнадцать, но разница в классе дала о себе знать. Вадим на скорости принял длинную передачу со своей половины поля, проскочил мимо Аркана и выбежал один на один с Кешей, который стоял в воротах. Качнув корпусом в одну сторону, он рванул в другую, мимо севшего на задницу Кеши, и тихонько катнул мяч в пустые ворота.

Пока команда правительства праздновала гол, Кеша громко и грязно матерился на все поле, выражая недовольство игровыми качествами партнеров. Решив самостоятельно спасать матч, Кеша поменялся с одним из полевых игроков, и для администрации все было кончено. Если Аркан хотя бы бегал, то Кеша только ругался и просил мяч, а когда получал — незамедлительно его терял. До конца первого тайма Вадим оформил хет-трик, а Кеша продолжал лажать и ругаться. В какой-то момент у него получилось обработать передачу и ворваться в свободную зону на левом фланге. Между ними было около двадцати метров, Вадим покрыл фору за несколько секунд. На полном ходу, слегка пригнувшись, чтобы контакт был плечом в плечо, он ударился о Кешу, который от столкновения кубарем полетел по газону. Оказывается, до этого он не матерился.

Игру пришлось остановить из-за истерики Кеши. Он требовал красную карточку для Вадима, но судья постучал себя по плечу, показывая, что отбор был произведен по правилам. Это окончательно вывело Кешу из себя; пришлось вмешаться Аркану, только он имел власть над братом. Он что-то прошептал Кеше на ухо, тот успокоился, и игра возобновилась.

Теперь Кеша забыл о футболе, он искал мести. Вадим легко уходил от его подкатов и подсечек, иногда специально пробегая мимо него по несколько раз в одной атаке. Так бессердечный матадор дразнит израненного быка на потеху публике, прежде чем нанести смертельный удар. Вадим принял мяч на краю поля. Игра подходила к концу, счет четыре — ноль, уже особо никто не бегал, все ждали окончания матча. Но Кеша искал мести.

Разогнавшись, он устремился к Вадиму. Тот видел его краем глаза, но не поворачивался и не двигался, а вместо этого встал на мяч и, балансируя, приложил ладонь козырьком ко лбу. Не вижу соперников. Дразнилка бразильских кудесников. Зрители одобрительно зашумели, а Кеша все бежал. За секунду до столкновения Вадим спрыгнул с мяча, легонько пробросил его мимо Кеши и, сделав лишь шаг в сторону, снова избежал столкновения. Кеша взревел, подбежал к первому попавшемуся сопернику и со всей силы двинул его по ногам. Крик боли, свисток судьи, красная карточка — и Кеше окончательно сорвало крышу. Он бросился на судью, но в этот момент между ними встал Вадим. На несколько мгновений Кеша замер, и Вадим, внутренне ухмыляясь, подумал: «Помнит». Потом Кеша попытался ударить. Вадим движением головы уклонился и жесткой подсечкой завалил Кешу на землю. Пока тот вставал, подоспел Аркан. Он с трудом угомонил брата, отправил его в раздевалку, а сам повернулся к Вадиму.

— Некрасиво себя ведешь, провоцируешь.

— Аркадий Маратович, это благотворительный матч, товарищеская игра, а он матом кроет и по ногам бьет, на людей бросается.

— Не знаю, кто хуже, провокатор или тот, кто поддается на провокацию. А если бы меня здесь не было?

— Тем хуже для него, — спокойно сказал Вадим.

Аркан тяжело задышал. Глаза превратились в две узкие щелки, тонкий налет цивилизации слетел с него за секунду. Перед Вадимом стоял не мэр, а убийца. Он очень не хотел прямого конфликта и внутренне умолял Аркана оставаться на месте, потому что если дело дойдет до драки, то сначала не поздоровится Аркану, а потом Вадиму, а все это отвлечет от главного дела.

Аркан знал о планах шефа по поводу назначения Вадима, и это не давало ему покоя и подливало масла в огонь. Над полем повисла тишина. Молчали футболисты, молчали зрители. Аркан и Вадим стояли друг напротив друга. Вспомнился Герман. Вот бы он повеселился, как закольцевалась история!

— Аркадий Маратович, спасибо за игру и за то, что вмешались.

Вадим улыбнулся и протянул руку. Ход, достойный Макиавелли: при таком количестве свидетелей Аркан не мог проигнорировать жест доброй воли, а если бы и смог, у Вадима появился бы весомый аргумент в предстоящих разборках. Аркан еще немного постоял, посопел, потом нехотя пожал протянутую руку. Вадим облегченно выдохнул. Аркан не из тех, кто забудет и проглотит, но пока можно не переживать.

Они уже стояли так друг напротив друга. Шестнадцать лет назад.

 

Глава 4

 

Полицейские уехали, я остался грустить на скамейке. Пока грустил, нашел в интернете нужный номер. Позвонил, меня с интересом выслушали и пригласили на встречу. Назначили время и тепло попрощались. Я позвонил своему однокурснику и продолжил грустить. Хотелось еще пива или даже чего-нибудь по-настоящему горючего, но в свете предстоявших движений я решил ограничиться крепким кофе без сахара.

С утра шел дождь, но сейчас распогодилось. В сквере ветер перебирает листву, нашептывая что-то умиротворяющее. Становится жарко, и от мокрой травы поднимается прозрачный, как дружелюбное привидение, туман. Вдалеке слышна сирена, но на таком расстоянии она не внушает тревоги — просто саундтрек большого города. Кофе бодрит горчинкой, а никотин кружит голову. Никаких мыслей, страха, злости: сижу себе, пускаю колечки дыма и смотрю футбол.

Несколько пацанов лет десяти играли неподалеку. Один из них неловко пнул мяч, и тот, перелетев через ограду сквера, ударился о тротуар и улетел на проезжую часть. Пацаны хором охнули, предвидя худшее, но тут подоспела помощь. Мимо проходил полицейский патруль, два молодых парня: один толстый и низенький, второй высокий и статный, как дядя Степа. Вытянув длинную ногу, высокий технично укротил мяч в воздухе и мягко опустил его на землю. Потом слегка поддел носком ботинка, чтобы мяч взлетел, и красиво положив корпус, отправил обратно к пацанам. Те восхищенно взвыли, дядя Степа улыбнулся и отдал честь. Я отвернулся.

— Осетрина в ассортименте, — произнес низкий голос у меня за спиной.

Паха приехал.

Я перевелся в Москву в начале третьего курса. Первое время было очень тяжело. Дома я был первым парнем на деревне: меня знал весь университет и почти весь город, я играл в КВН и входил в сборную города по волейболу. Мне казалось, столица остро нуждается в таких веселых и спортивных ребятах, как я. Оказалось, здесь таких ребят несколько миллионов. Дома я шутил: «Если все будут красивые и умные, то как я буду выделяться?» В Москве мне стало не смешно.

Я не мог найти друзей, что для человека с характером лабрадора — большая проблема. Среди маргиналов я считался ботаником, среди ботаников — маргиналом. Учеба не доставляла особых трудностей, но и не приносила удовольствия. Еще в то время я начал подозревать, что юриспруденция — это не мое. Осмотревшись в поисках пути, по которому можно идти в будущее, я выбрал широкую и ярко освещенную, как взлетная полоса, дорогу к пьянству.

Весь второй семестр я только и делал, что заводил новых друзей. Я совсем недавно понял разницу между «собутыльником» и «другом», а уж в то время был уверен, что это синонимы. Меня снова знал весь университет, правда, не из-за КВН, а потому, что я мог выпить бутылку водки с горла.

С Пахой мы сдружились крепко. Во-первых, он тоже мог выпить бутылку водки с горла, а такие вещи сближают. Во-вторых, мы одновременно приехали в Москву учиться. Я — из маленького синего города в горах, он — из Гарвардской школы бизнеса, откуда его выгнали за драку с преподавателем. Для меня Москва была наградой и шансом, а для него — наказанием и местом ссылки. Я — сын школьных учителей, он — отпрыск крупного чиновника. Его родители считали меня хулиганом и нахлебником, его мои — наркоманом и бездельником. Как тут не подружиться?

Два года жизнь сверкала, как бенгальский огонь. Сила молодости такова, что все воспоминания за период с шестнадцати до двадцати трех лет окрашены в цвета лучшего времени в жизни. Можно не спать ночами и быть свежим, будто простыня, высохшая на морозе. Можно пить все и в любых количествах, а о похмелье знать только из книг и фильмов. Можно каждый день влюбляться. И без разницы, где ты учился: в тихом городке или в Москве, — студенчество останется в памяти временем счастья и бессмертия. А я поступил в тихом городке и оканчивал университет в Москве; вечно мне больше всех надо.

После университета наши пути разошлись. Паха устроился работать в прокуратуру, я уехал работать маляром в Барселону. МГЮА имени Кутафина выпускает отличных следователей прокуратуры и неплохих маляров, скажу я вам. Через два года я вернулся из Испании домой, а Паха стал следователем по особо важным делам. Меня мотало как ялик во время шторма, а Паха поднимался по карьерному эскалатору. Потом я женился, снова переехал в Москву и поймал баланс, а Пахе начало гнуть мачты. Он уволился из прокуратуры и загулял. Воронка его кутежа затянула меня — и вынырнул я через год в реабилитационном центре для наркоманов. И снова наши пути разошлись.

С тех пор мы конечно, не лучшие друзья, не созваниваемся каждую неделю, очень редко видимся, но когда видимся, не приходится изображать радость.

Я встал со скамейки, и мы обнялись. Паха среднего роста, полноватый, холеный и роскошный, как главный кот Москвы. В светло-сером костюме с белой рубашкой, в солнечных очках и с длинной сигаретой. Рядом с ним, в кедах, старых джинсах и в футболке, я смотрелся как племянник, которому добрый дядюшка сейчас даст на мороху.

— Без бороды ты помолодел, осетрина. — Он засмеялся и еще раз меня обнял.

— Пал Палыч, родненький, что же ты не сказал, что барин гуляет, я бы тебя не дергал.

Паха шмыгнул носом.

— Кто из нас бывший следователь, ты или я?

— А кто из нас бывший наркоман?

— Сука. — Химическая радость Пахи прорывается таким искренним смехом, что кажется будто смеется ребенок, встретивший дружелюбного пса.

— Спасибо, что приехал.

— Обрыдло, Гера, хочется нормальной пацанской движухи, другу помочь там или бабушку через дорогу перевести.

— Бабушка от твоей дороги ласты склеит.

Пока Паха допивал мой кофе, я рассказал ему, что произошло.

— Не советую, — резюмировал он.

— Я не совета прошу, а помощи, — сказал я.

— Можно было и без этого решить. — сказал Паха.

— У меня нет таких денег.

— Ну поторговались бы.

— Я поторговался и получил очень хорошую скидку, но и таких денег у меня нет.

— Ну, одолжил бы у кого-нибудь.

— Все, Паха, я уже позвонил и рассказал, а даже если бы не позвонил, я не хочу жить в долг и хочу наказать этих мудаков. Ты мне нужен как группа поддержки, но если тебя это осложняет, то без всяких обид езжай по своим делам, сам разберусь.

— Бля, Гера, я же как лучше хочу, что ты бодаться сразу начинаешь? Ты думаешь, тебе скачуху серьезную сделают?

— Надеюсь.

— Зря, твое дело для них — такая же палка в отчетах, как и дело этих бедолаг, которых ты сдаешь, максимум, что ты угадаешь, — это время.

— Надо ехать, — сказал я.

— Заправлюсь и поедем.

Паха вытащил из внутреннего кармана серебряный патрон, открутил пулю и высыпал на экран телефона горку белого порошка. Я порадовался, что сижу, иначе ноги бы подкосились. Паха положил телефон рядом с собой на скамейку, подальше от лишних глаз, и пластиковой картой аккуратно расчертил две дорожки. Я поймал себя на том, что как завороженный наблюдаю за его манипуляциями.

— Давай, Гера. — Он протянул мне свернутую в трубочку купюру.

— Я не буду, — сказал я.

— И не тянет?

— Шесть лет прошло, Паха. - Еще как тянет.

Он не стал меня уговаривать, снюхал сам, пальцем собрал остатки с экрана, облизнул и спросил:

— А ты же говорил, что менты тебе наркологом угрожали?

— Говорил, но к твоему предложению это никак не относится.

— Гомеопатия — лженаука: сушите себе мозги, а потом этими мозгами важные решения принимаете.

— Поехали.

— С цветами поедешь?

— Ну не выбрасывать же их, красивый букет.

— Занеси, я подожду.

— Не, там разговор затянется, думаю, она тоже будет не в восторге от моей идеи.

— Умная она у тебя, уважаю, — сообщил Паха.

— Она тебя ненавидит, — сказал я.

— Говорю же, умная. Поехали, некогда нам рассиживаться.

Вещество начало действовать, Паха подскочил со скамейки.

Летом он гонял на двухдверном кабриолете «Мерседес». Ветер трепал мне прическу, в руках — большой букет белых роз. Я хмыкнул.

— Ты плачешь, братик? — разволновался Паха.

— Нет, просто думаю, что так шикарно в Москве никто не сдавался. Обнюханный адвокат, кабриолет и белые розы. Чекисты сейчас охренеют.

Паха расхохотался и на полную выкрутил громкость магнитофона. Во двор мы заехали под песню Успенской, которая уверяла маму, что ни капли не пьяна. Серое трехэтажное здание притаилось в глубине двора. Я не сразу понял, отчего оно так мрачно и угрожающе выглядит, вроде обычная советская коробка, однако даже на расстоянии чувствовалось опасность, исходившая от серых стен.

Паха выключил музыку.

— Решетки на всех окнах, — сказал он.

Точно, даже на третьем этаже. Выйти можно только через дверь, а это значит, только когда отпустят. Я оставил букет в машине, мы покурили и зашли в здание.

На входе — КПП с толстенным стеклом и два молодчика с автоматами. Потребовали документы. Паха дал права, а я вспомнил, что, кроме лап и хвоста, никаких документов с собой не взял.

— Извините, — я наклонился к отверстию в стекле. — Я не взял с собой паспорт, но у меня есть его фотография в телефоне и меня ждет майор Гаркалин.

— Без документов нельзя, покиньте территорию, — приказали из-за стекла.

Мы вышли на улицу. Я позвонил, майор велел подождать.

Минут через десять массивная дверь здания открылась, и показалась плешивая голова.

— Заходите.

Внутри он отчитал сначала меня — за невнимательность, потом привратников — за расхлябанность, а потом повернулся к Пахе.

— Вы вдвоем заявление пишете?

— Это мой адвокат, — сказал я.

— Умные все стали, корочка есть?

Паха протянул ему удостоверение адвоката.

— Ладно, пойдемте.

Мы поднялись на второй этаж, майор завел нас в кабинет и ушел.

— Ты заметил, какие у них мертвые глаза? — спросил Паха.

— Что?

— Им приходится отдавать свой свет, когда они поступают на службу тьмы.

— Павел, завязывай, ты адвокат, а не экзорцист, прими деловой вид.

Он достал из внутреннего кармана черный блокнот и массивную металлическую ручку.

— О, «Молескин», Хемингуэй писал в таких блокнотах.

— А я в них гайцам на лапу даю. Резинка плотно держит, и без палева можно передавать, — сказал Паха.

— Короткий и грустный рассказ, Хэм был бы доволен.

— Все, заткнись, слышу шаги.

Майор Гаркалин был мужиком лет пятидесяти, невысокий, среднего телосложения лысеющий, но не желающий это признавать. Бежевая рубашка из фланели заправлена в джинсы, на ногах — удобные и уродливые кроссовки. С ним явились двое молодых работников. Парень и девушка. Парень — темный, с орлиным носом и наглыми глазами, а девушка — блондинка с веснушками и тонкими губами.

Я рассказывал свою красивую и грустную историю, мужчины слушали, а девушка печатала в ноутбуке. Паха проникся атмосферой всеобщей занятости, открыл блокнот и начал что-то писать. Следователям было не видно, и могло показаться, что дотошный адвокат стенографирует показания клиента, но я-то видел, что дотошный адвокат жирными линиями выводит в блокноте ПАХА и рисует сверху корону. Когда я закончил, Гаркалин спросил:

— Давно этим занимаетесь?

— Чем?

— Водкой.

— Полгода.

— И за полгода так раскрутили производство?

— Что там раскручивать? Будто я заводы открывал.

— Ну людей вы потравить успели. — Он разговаривал как уставший отец с опять нашкодившим сыном, и смотрел сквозь меня.

— Майор, это подстава: у меня спирт самый лучший в стране, вода мягкая и древесный уголь на фильтрах. Технологи все с высшим образованием и опытом работы. Я признаю, что водку делал, но гарантирую, что ей никто не отравился за те… — Я чуть было не сказал «пять лет, что я этим занимаюсь», но вовремя остановился.

Майор уловил паузу и едким голосом продолжил за меня:

—  …полгода, что вы эти занимаетесь.

— Да.

Смуглый парень хмыкнул, и в комнате воцарилась тишина. Я пнул Паху ногой: пора ему подключаться. Он встрепенулся.

— Мы хотели бы обговорить условия для Германа Георгиевича по поводу его дела.

— Какие условия?

— Смягчение приговора в связи с его сотрудничеством.

— Это суд будет решать.

— Ну вы же можете походатайствовать?

— Могу, — сказал Гаркалин, — но не буду.

— Почему? — спросил я.

— Потому что у меня и без этого дел невпроворот, хлопотать за бутлегера времени нет совсем.

— А я говорил, — сказал Паха мне, а потом спросил у следователей: — А где у вас туалет?

— Направо по коридору до конца.

Когда Паха ушел, темный встал со стула и открыл окно. В кабинет ворвалось лето. Запахло нагретым асфальтом, где-то рассмеялась девушка, ветер маракасами листьев задавал ритм вечера. Что я здесь делаю?

— А нельзя отказаться?

— От чего?

— От всего этого. — Я обвел рукой пространство.

— От всего этого надо было отказываться полгода назад или сколько вы там водкой занимаетесь, — сказал Гаркалин. — Сейчас даете показания, и готовим деньги.

Паха вернулся бодрый и взвинченный, и началась бюрократия. У меня официально приняли заявление и взяли показания. Гаркалин ушел, оставив молодежь заниматься бумажной работой, но периодически возвращался и обрубал все поползновения Пахи насчет сделки с законом. Моего адвоката это нисколько не смущало: сославшись на слабый мочевой пузырь, он каждые тридцать минут отлучался в туалет, поэтому настроение у него было прекрасное. Он флиртовал с девушкой и травил байки парню. Подготовили так называемую куклу. Пятитысячные купюры, на первый взгляд, ничем не отличались от настоящих. Денег было много, Гаркалин принес откуда-то старую спортивную сумку. На ее боку мне виделся не логотип фирмы, а звезды, как на фюзеляже истребителя. Интересно, скольких эта сумка закрыла в тюрьме?

Когда мы закончили, солнце уже село, из колодца темного двора можно было разглядеть на небе бледные московские звезды. Я с удовольствием закурил.

— Будешь иметь дело с чекистами — будут иметь тебя, — подытожил Паха.

— Ты тоже, братан, не прям Перри Мейсон. Я тебя туда зачем позвал? Чтобы ты девушке по ушам ездил?

— Я говорил тебе, что здесь с этим ловить нечего, будем решать через судейских и ментовских. Отвечаю, Гера, я все, что смогу, сделаю.

— Спасибо, Паха, и еще: я тебя не как кента позвал, а как человека, который может решить вопрос, поэтому реши этот вопрос и озвучь свой гонорар.

Паха разулыбался. Деньги он любит.

— Сегодня шаббат, братан, порядочные люди не работают, но с завтрашнего дня я вгоню тебя в долги.

На том и порешили.

 

Глава 5

 

Чтобы лишний раз не пересекаться с братьями, Вадим решил пока не идти в раздевалку. Скоротать время он взялся на брусьях. На тридцатом повторе сбился со счета и отжимался, пока хватало сил. Злость искала выхода.

Конфликтовать с Арканом было глупо. Шестнадцать лет они существовали параллельно в режиме холодной войны, и после первой стычки неприязнь никогда больше не переходила в прямое столкновение. В любой другой ситуации Вадиму бы даже не пришлось сдерживаться, разум не выпускал вожжи, но Кеша — это другое.

Эта твоя мать вздернулась, ублюдок?

Давно так не накатывало.

Это была годовщины мамы. Он помнил этот день поминутно.

Утром Вадим сбрил клочковатую юношескую бороду, которую отращивал весь год. Лицо под бородой было бледное и молодое, он отвык от него. Отец спустился во двор, и Вадим снова завтракал в одиночестве, хотя с отцом одиночество ощущалось еще сильнее. Наливал себе чай, когда без стука зашел Герман. В старом спортивном костюме, видно, что одевался для грязной работы. Налил чаю и ему.

— Сейчас родственники с сел понаедут, приколятся с твоей прически, — сказал Вадим.

Герман отпустил волосы до плеч. В маленьком городе в начале двухтысячных это был почти перформанс, люди оборачивались ему вслед.

— Да я в хвост соберу и капюшон надену, сегодня обойдемся без эпатажа.

Герман шустро собирал себе завтрак. Достал хлеб, нарезал сыр, мясо и помидор, сделал бутерброды. За год он узнал квартиру Вадима лучше, чем свою. С похорон не было дня, чтобы он не зашел. Шутил, если было настроение, и молчал, когда надо было молчать.

Они поели, Герман вышел в подъезд покурить, а Вадим решил переодеться, достал старые джинсы, нашел толстовку с пятном от краски и беговые кроссовки. Пока возился, Герман вернулся.

— Ты чего?

— Да не по кайфу: все будут что-то делать, а я в рубашке и в брюках прохлаждаюсь.

— Да не мороси, там есть, кому шустрить и котлы мыть, не нагружай пахана, оденься нормально, будешь людей встречать.

После мамы отца будто заморозили. Он не проронил ни одной слезы, но внутри будто тоже умер. Продолжал жить на автопилоте. Ходил на работу, здоровался с соседями, воспитывал сына. Только это все было не по-настоящему. Вадим остался один. Человек, чьей помощи он искал, смотрел сквозь него.

— Да, ты прав.

— Одевайся, короче, я внизу, — сказал Герман и ушел.

Вадим надел черные джинсы, черную рубашку и серое шерстяное пальто, которое ему купила мама, и спустился во двор.

Пацаны уже разжигали костер. Бычка зарезали рано утром, и сейчас кто-то мыл внутренности, а кто-то смолил ноги и голову. Вадим прошелся и поздоровался с каждым, кто был во дворе, даже с самыми юными мальчуганами. Ровесники обнимали его, старшие просто кивали, а младшие стеснялись и радовались, что сам Сплинтер подошел к ним с приветствием.

Стоял конец октября, но небо было ясным, и солнце отражалось во вчерашних лужах.

Вадим встал у подъезда; люди должны были подтянуться только после обеда. Пожалел, что не надел джинсы и толстовку, сейчас был бы при деле, а не стоял бобылем. У костра Герман что-то ляпнул, и пацаны рассмеялись. Смех рассыпался по двору, как фруктовое драже. Вадим прислушался к себе, ожидая возмущения, но ничего подобного: смех не оскорблял, а поддерживал. Жизнь продолжается, Сплинтер.

Он стоял и смотрел, заложив руки за спину, как делают старики, и щурясь на холодное солнце. Бездействие, всегда тяготившее его, стало союзником. Если остановиться, привычный мир вокруг менялся. Все было другим — и треск костра, и ровный гул мужских голосов, и визг малышни с детской площадки, и ветер с гор. В движении кажется, что все это только часть тебя. На самом деле мир жег костры задолго до твоего появления, и будет воспитывать детей, даже когда память о тебе сотрется, как надпись на старой могильной плите. И это открытие не пугало, а успокаивало.

Мимо проходил Герман, согнувшийся под тяжестью упаковок с водой и лимонадом.

— Красиво стоишь, Вадоха, не устал? — В этом не было сарказма или осуждения, просто дружеский тычок, чтоб не расслаблялся.

К часу дня начал собираться народ.

Во время похорон Вадим не видел ни одного лица из сотен, подошедших к нему с соболезнованиями, — сплошная черная пелена. Сейчас было проще. Вадим узнавал родственников, маминых коллег, отцовских друзей. С каждым надо обняться, перекинуться парой слов. Помочь старушке подняться в квартиру, чтобы воспользовалась туалетом, показать припозднившимся тетям, где сидят женщины. Отправить кого-нибудь за сигаретами старику. Только «Прима»!

Глазом моргнуть не успел — а уже четыре часа, люди почти разошлись. Герман помогал разобрать брезентовый навес, под которым сидели мужчины, это финальные аккорды таких мероприятий. Закончив, он присел на бордюр рядом с Вадимом, закурил и сказал:

— Маякни, если мама будет идти.

— Спасибо, Гера, ты опять очень поправил.

— Ты же знаешь мое жизненное кредо.

— Всегда! — улыбнулся Вадим. — Что делать будешь?

— Когда вырасту?

— Когда покуришь.

— Умоюсь и поеду к одной девушке, планирую ураганом ворваться в ее размеренную жизнь и разбросать там все.

— Прячь сигарету, ураган, матушка идет.

Мама Германа — невысокая полная женщина. Обычно строгие ее глаза сейчас смотрели с нежностью. Встав на цыпочки, она обняла Вадима.

— Ты не один, парень, — сказала она на родном языке. Разрыдаться бы ей в плечо, но нельзя. Потом она повернулась к сыну:

— Куришь опять, оболтус.

— Мама, не верь злым языкам.

— Совсем страх потерял, во дворе курит.

— Единственный способ избавиться от страха — идти ему навстречу.

— Выгоню из дома, вычеркну из завещания.

Когда она ушла, они еще немного постояли, пока Герман курил, а после разошлись, договорившись увидеться вечером.

Уже стемнело, во дворе никого не было. Вадим замерз, но продолжал стоять, словно чего-то ждал. В детстве мамин окрик с балкона всегда был как временной буек, дальше него заплывать нельзя, но сейчас его никто не позовет.

— Сплинтер! Сплинтер! — К нему бежал парнишка лет двенадцати. Отдышавшись, он сказал: — Сплинтер, меня Герман прислал, у него хипиш на «Бэтмене».

«Бэтменом» называли памятник Герою в центре города.

За две минуты они дошли до остановки, где стояли таксисты. Уже в машине Вадим спросил:

— С кем?

— С Бухары какие-то пацаны.

— А хипишуют за что?

— Не знаю, я мимо проходил, когда начиналось, тип с длинными волосами меня тормознул, спросил, знаю я Сплинтера, я сказал «знаю», он сказал адрес, дал денег на мотор, и я уехал.

— Красавчик, все правильно сделал, — похвалил его Вадим.

— Их там человек десять, может, еще кого-нибудь позвать надо?

— Не надо.

На месте Вадим огляделся. Памятник стоял над рекой, здесь начиналась городская набережная. Никаких признаков драки: гуляют парочки, мамы с колясками, молодые бездельники с семечками — обычный вечер.

— Они, наверное, к реке спустились, — сказал его новый друг.

За парапетом набережной был спуск к реке, облюбованный маргиналами и влюбленными, нуждающимися в уединении. Перепрыгнув бетонный парапет, Вадим спустился к реке. Юнец оказался прав.

Герман стоял у кромки воды. Растрепанный, куртка в грязи, губа разбита. Полукругом, закрывая ему все пути отхода, кроме реки, стояла группа ребят. Герман держал в руках здоровенный сук и отгонял им нападавших.

— Здорово, пацаны, — громко сказал Вадим.

Все обернулись. Герман выдохнул и отбросил ненужную больше дубину. Вадим пожал десять ладоней.

— За что качаете?

— Качаем, что нельзя так по городу ходить, он что, телка?

— Полиция моды, бля, — громко сказал Герман.

Поднялся шум, ребятам не понравилась эта ремарка.

— Тихо, пацаны! — гаркнул Вадим.

Его послушались. Из всей компании ему смутно был знаком один парень, остальных он не знал, но был уверен, что его знают.

— Это кент мой, и мне самому не пиздец как его прическа нравится, но он правильный парень, и если надо за эту прическу ответить — он ответит. Но не один против десятерых. В кайф, выберете одного из вас, кому его вид больше всех не нравится, и решите вопрос по-мужски. В кайф, я рядом с ним встану, и можете выбрать двоих или даже троих, и решим вопрос по-мужски. Десять против одного тут хипиша не будет.

Вадим говорил спокойно, но каждое слово было тяжелым, как гиря. Пацаны молчали.

Вадим подождал еще минуту и улыбнулся. Вопрос закрыт.

— Ну, если всех все устраивает, давайте не будем у воды стоять, мерзнуть, — сказал он.

В это время сверху послышались шаги и отборная брань. Ребята оживились.

— Кеша подтянулся, — сказал кто-то в толпе.

Герман тихо, но отчетливо выругался. Они не были знакомы, но были друг о друге наслышаны.

— Че тут, пацаны? — спросил Кеша.

— Да вот неформала выхватили, хотели подстричь, а Сплинтер за него впрягается, — ответил смутно знакомый.

— Да без разницы кто за него впрягается, — сказал Кеша.

Он был пьян и слегка покачиваясь, исподлобья рассматривал Германа и Вадима.

— Тормози, Кеша, я предложил решение, — сказал Вадим.

— Какое решение?

— Я предложил по-мужски все решить: трое, даже четверо от вас и мы двое. Хотите — прямо сейчас, хотите — стрелку забьем, не устраивайте беспредел.

— Сплинтер, ты нормальный пацан, поэтому иди по-хорошему, с кентом твоим тоже ничего не случится, прическу ему поправим и отпустим, — ответил Кеша, достал нож и направился к Герману.

— Иди, милая, подстригу тебя.

Дойдя до Германа, он взмахнул перед его лицом ножом. Тот отшатнулся, поскользнулся и упал, но сразу вскочил с камнем в руке. Размахнулся и двинул Кеше в лицо. Тот взвыл, уронил нож и согнулся, держась за голову.

Началось, подумал Вадим, и мозг отключился. Дальше нужны только рефлексы. Первых, бросившихся на Германа, он уложил двумя короткими боковыми. Правому с левой, левому с правой. Еще одному хорошо попал ногой в печень, тоже уже не боец. Остальные замерли: страшно подходить к тому, кто дерется по курсу один удар — один человек. Герман с окровавленным камнем в руке обратился к поредевшей толпе:

— Еще кто-то хочет нож достать?

— Су-у-у-у-ка-а-а-а-а-а! — распрямился Кеша. В руке у него оказался пистолет.

Предполагалось, что всем станет страшно. Герман, например, совсем потерял кураж, даже в темноте было видно, как он побледнел. Но Вадим подумал только об одном. Убьют сегодня — увижусь с мамой. И сказал:

— Че ты, Кеша, без ножа и ствола не вытягиваешь?

— Эта твоя мать вздернулась, ублюдок? — улыбаясь, спросил Кеша. Кровь из рассеченной брови заливала ему лицо, целый глаз сверкал безумием.

Мир будто бы взорвался. Вадим физически ощутил этот взрыв. Где-то под диафрагмой бахнуло, и по всему телу разошлась взрывная волна ярости. Он шагнул к Кеше, тот направил на него пистолет.

В этот момент Герман крикнул:

— Кеша! — И кинул камень.

Два года занятий волейболом не прошли даром, камнями он кидался очень метко. Попал. Кеша направил на него пистолет и выстрелил. Герман упал, Кеша выстрелил еще раз, а потом Вадим уже оказался рядом.

Удар — и пистолет летит на землю. Подсечка — и хозяин пистолета летит вслед за ним. Удар, удар, удар — и лицо Кеши исчезает под кулаками Вадима. Это не избиение, это убийство; еще несколько ударов — и Кеша бы умер, он уже хрипел и сучил ногами. Никто и не думал вмешиваться, все стояли, не дыша, ошарашенные звериной жестокостью Сплинтера.

— Вадим, — раздался голос с того света.

Он вскочил с Кеши и обернулся. Герман стоял, держась за плечо. Между пальцами ритмичными фонтанчиками била кровь.

— Живой, — сказал Вадим.

— Даже не больно, просто руки не чувствую, но, по-моему, это нездоровая канитель.

Вадим поднял пистолет с земли. Пацаны испуганно отступили.

— Кто на машине из вас? — обернулся Вадим к толпе.

Кто-то поднял руку.

— В больничку нас отвезешь, поехали. — Он кинул пистолет в реку.

— А Кеша?

— Ты рядом с ним хочешь лечь?

Больше просить не пришлось.

Когда Германа увезли на операцию, к Вадиму подошли два полицейских в штатском. Сначала мягко, по-дружески, а потом жестко, по-настоящему, пытались узнать детали перестрелки. Вадим ничего не знал, никого не видел, сотрудничать не хотел.

Тот, что постарше, кряжистый лысый мужик с изуродованными ушами борца на лысой голове, в потертой кожаной куртке нависал над Вадимом.

— Не знаешь, говоришь.

— Не знаю.

— А кентусы твои говорят, что знаешь.

Вадим посмотрел на свои разбитые кулаки.

— Я спортсмен, спарринговался сегодня.

— Чем занимаешься?

— Кикбоксингом.

— Молодец, только твой кикбоксинг тебя не спасет, Аркана брата кто-то разбил, как мамину вазу, Аркан очень хочет знать кто.

Вадим молчал.

— Ну как знаешь, парень, из города не уезжай. — Записали адрес, домашний телефон и ушли.

К двум часам ночи Герман оклемался. Пуля выбила кусок кости и прошла навылет, но в общем ничего смертельного. Врач категорически запретил ему покидать больницу, но Герман боялся маму больше, чем чужого врача. Когда эскулап ушел, они с Вадимом сбежали из больницы.

— Ты мне жизнь походу спас, — сказал Вадим, когда они шли домой.

— Как приятно шатает это обезболивающее, будто напился, но без тошноты, — сказал Герман. — Надо будет завтра зайти, еще попросить.

— Как слышно?

— Меня другое волнует. Ну, ментам мы лапши навешали, но они же щенки по сравнению с мамой. Она будет жестко прессовать, что да как. В показаниях путаться нельзя. Я гулял с девушкой, споткнулся, упал и сломал руку.

— Понял тебя.

— Они тебе тоже про Аркана говорили?

— Говорили.

— Мне сказали, что нам хана.

— Мы все правильно делали.

— Думаешь, Аркана это устроит? — спросил Герман.

— Разберемся, — уверенно сказал Вадим, но уверенности никакой не было. Это не уличные разборки, Аркан — настоящий бандит, сначала стреляет, потом выясняет.

— Как задолбали эти волосы, — сказал Герман, откидывая прядь с лица.

Вадим расхохотался.

— Ну подстригись.

— Я собирался, но теперь нахрен, как у Рапунцель косу отпущу, из принципа!

Следующие несколько дней прошли спокойно. На третий день полицейские, которые допрашивали их в больнице, приехали во двор и увезли Вадима.

Когда он садился в машину, почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял голову: с окна третьего этажа смотрел Герман. Помахал ему рукой. Все путем!

До отдела полиции было пять минут езды, через десять минут Вадим понял, что везут его не в отдел.

— А куда мы едем?

— Завали, — не оборачиваясь, сказал старший.

Выехали из города, стемнело, пошел дождь. Страх пробрался сначала под одежду, побежали мурашки, а потом и под кожу и грел свои холодные ладони о горячее сердце Вадима.

Свернули куда-то на проселочную дорогу. Вадим изо всех сил вглядывался в темноту, но не мог понять, где они находятся. Фары освещали только полотно дороги, весь остальной мир был погружен во тьму. Наконец остановились на какой-то поляне рядом с тремя черными джипами.

— Выходи, — сказал старший.

Вадим вышел, и полицейские уехали. Он поднял воротник пальто, дыхательными упражнениями успокоил дрожь в теле. Темные машины стояли напротив него, страшные, как боевые слоны. Завывал ветер, бросая в лицо пригоршни дождя. Одновременно вспыхнули фары дальнего света на всех трех автомобилях. Вадим прикрыл ладонью глаза.

Из каждой машины вышло по три человека. Вадим различал только силуэты. Но и по силуэтам было понятно, что люди с оружием в руках. У одного была какая-то странная винтовка, Вадим присмотрелся. Это не винтовка, это лопата.

— Подойди поближе, — произнес грубый мужской голос.

Вадим сделал шаг, свет фар переключился на ближний. Аркан стоял в дождевике и высоких резиновых сапогах, будто собрался на рыбалку. Только червя будут не выкапывать, а закапывать.

— Тут с тобой поздороваться хотят, — сказал он и открыл заднюю дверь одной из машин.

Кешу было не узнать, лицо будто пазл, который неправильно собрали. Из щек торчат металлические спицы, Вадим видел такие, когда на соревнованиях кому-нибудь ломали челюсть.

— Вот ты и доплыгался, — промычал Кеша.