Альберт Восканян. Нагорный Карабах. Фотоблогер

кто погиб, пропал без вести, умер после дня Победы, мучился

в фашистских концлагерях и безвинно отбывал срок в Сталинских лагерях...

2.

“Подрастёшь, потом поговорим...» - сухо, с хрипотцой в голосе отрезал дед. «Нет, я уже большая, мне 12 лет и я хочу знать...» - таков был категоричный ответ Маши. Дед долго молчал, смотря своими выцветшими, некогда голубыми глазами на водную гладь Севана. После длительной паузы он вымолвил: «Хорошо... рано или поздно, ты всё равно задала бы этот вопрос...». Наступило тягостное молчание.

«Машенька, может отложим разговор, подрастёшь,  закончишь школу, тогда и...» «Нет, сейчас» - она не ожидала, что её ответ деду будет таким категоричным и жёстким.

«Меня призвали в 1939 году в армию и сразу отправили на советско-финский фронт, потом немцы напали на Советский Союз... Наша дивизия несла большие потери, мы попали в окружение и старались с боями пробиться к своим. Осенью 1941 года, в одном из боёв меня контузило и я потерял сознание. Очнулся в украинской деревушке, меня подобрал один старик и ухаживал за мной. Но полицаи узнали и отправили в концлагерь в Житомире. Оттуда – Белгород, Львов, а в 1943 году – в Эльзас. В первом концлагере нам сразу же накололи на локте наши номера... Немцы расстреливали в первую очередь коммунистов, евреев, люди погибали от голода, болезней. Крематорий не успевал сжигать такое количество людей и нам пленным приходилось закапывать убитых...

В лагере нам давали раз в день какую-то бурду из гнилых овощей и малого количества пшена, и не давали ни миски, ни кружки, ни ложки. Наливали  либо в пилотку, либо в подол, либо плескали на руки...  зимой мы выкапывали трупы животных и ели...

Но из концлагеря Эльзаса  мне удалось бежать, и я несколько месяцев успел сражаться с французскими партизанами. Немцы явно проигрывали войну, мы ликовали. Тогда я ещё не знал, какие испытания меня ждут впереди...» - дед Вазген грубыми пальцами мял недорогую папироску, закурил... Несколько минут дед и внучка отрешённо смотрели на водную гладь Севана, на которой солнечные блики скользили по водной глади, немного рябило в глазах, был слышен крик чаек...

 Маша еле сдерживала слёзы, в горле появился комок...

«В 44-м всех советских военнопленных собрали и на корабле отправили в Одессу. Встретили нас с конвоем и собаками. Капитан корабля бушевал, мол, нельзя так героев встречать и предложил нам вернуться обратно. Отказались все. На следующий день встретили нас цветами и оркестром, отвезли на вокзал, в товарные вагоны и в Алкино, фильтрационный лагерь. Оттуда - в лагерь под Хабаровском. Ни суда, ни следствия... Помню слова капитана НКВД, который сказал, что «советский солдат должен погибнуть, но в плен не сдаваться».

Условия жизни в советском лагере мало чем отличались от немецкого концлагеря. Также была тяжёлая физическая работа, многие не выдерживали пыток и голода, умирали. Вернулся я домой в 1953 году после смерти Сталина. Здесь меня сразу взяли на учёт в местном НКВД. В неделю раз я должен был приходить в отделение, регистрироваться. Выезжать за пределы города без их разрешения мне было запрещено, на работу с моим «волчьим билетом» долгое время я не мог устроиться. Потом я встретил твою бабушку, мы поженились, родилась твоя мама, теперь у нас есть ты...» - дед Вазген чиркнул спичкой, закуривая очередную папиросу.

Тут  в соседнем дворе на прохожих залаяла соседняя овчарка «Топаз», дед непроизвольно вздрогнул. Машу осенило: «Деда, ты после всего Этого не захотел завести собаку, не смотря на мои многочисленные просьбы?». «Да. В немецком концлагере и в советском лагере нас постоянно травили этими натасканными, обученными зверьми... Не могу видеть их и слышать их лай... мысленно сразу же возвращаюсь Туда...».

Маша была ошеломлена, всё её детское нутро протестовало против тех, кто так поступил с её любимым дедом – это и немцы, это и НКВД, это и само общество... Ей пока трудно было «переварить» всё услышанное.

Тут скрипнула калитка и с улицы вошла бабушка, в руках которой были авоськи с продуктами. Увидя деда с внучкой под деревом в тени, она нарочито ворчливо говорит: «Чего это вы, бездельники, расселись? А ну ка, мойте руки, я сейчас накрою на стол, будем обедать, я с вечера такой вкусный борщ приготовила...».

Дед медленно начал подниматься, посмотрел на окурки папирос под ногами, начал собирать их. Маша хотела помочь ему, но он не разрешил.

Маша молча шла к дому не видя дороги. В ушах был голос деда Вазгена. Она тогда ещё не понимала, что за эти пару часов общения с дедом она резко повзрослела и мир, на самом деле, не такой уж радужный, каким казался ей раньше.

Прошли годы, Маша поступила в институт, по окончании которого работает в Ереване преподавателем истории в школе, стала уже Марией Николаевной, готовится к защите кандидатской.

Ей часто вспоминается тот разговор с дедом Вазгеном под деревом, также вспоминает 1985 год, когда деда Вазгена вызвали в райвоенкомат и замвоенкома смущённо, не смотря в глаза, передал ему юбилейную медаль «40 лет Победы в Великой Отечественной войне». Дед пришёл домой, положил медаль на стол и уiёл в сад, сел под деревом и до вечера молча курил свои папиросы, смотрел на небольшие волны озера Севан...

Оба деда и бабушки умерли, но Маша часто вспоминает их. Когда приезжает на Севан, обязательно пойдёт на кладбище, положит цветы на их могилы, мысленно поговорит с ними...