Столкновение этнических интересов как предпосылка развертывания грузино-осетинского конфликта 1989-1992 гг.

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

В конце 1980-х годов грузино-осетинские отношения вступили в состояние кризиса, "когда две или более политические силы осознают, что преследуют несовместимые цели", или конфликтной ситуации(1). Основными признаками этой ситуации стали дестабилизация общего состояния грузино-осетинских отношений, рост межэтнической напряженности и отчуждения друг от друга, небывалый всплеск массовых эмоций и как следствие всего этого - активная вовлеченность самых широких слоев населения в этнополитический процесс.

Наиболее точно специфика подобной межэтнической конъюнктуры была зафиксирована в совместном заявлении того периода осетинских и грузинских общественно-политических организаций, всерьез обеспокоенных сложившейся ситуацией. Обращение грузинского Общества И. Чавчавадзе и Народного Фронта Южной Осетии Адамон Ныхас к грузинскому и осетинскому народам декларировало: "Межнациональные отношения в республике перешли в крайнюю фазу напряженности. Определенные круги заинтересованы в нагнетании этой напряженности между нашими народами. Муссируются слухи о создании вооруженных групп, об их якобы нападениях на населенные пункты.

Судя по нынешнему уровню обеспокоенности населения можно заключить, что мы стоим на грани психоза, который можно предотвратить только разумными и совместными действиями. Мы призываем оба наших народа не поддаваться на провокации. Мы просим наши народы сегодня не отчуждаться, не бояться друг друга и находить не то, что нас различает, а то, что объединяет. Мы гордимся нашими великими предками, находившими пути к сердцам друг друга. Мы не позволим никому посягать на это наше бесценное достижение. Мы хорошо осознаем, что в ухудшении наших взаимоотношений заинтересованы только враги обоих наших народов"(2).

Конфликтная ситуация на практике приняла форму идеологической борьбы, выразившейся в острой межэтнической дискуссии, основными участниками которой с обеих сторон выступила этническая интеллигенция. Дискуссия была инициирована грузинскими средствами массовой информации, начиная примерно со второй половины 1988 года, и вследствие ответного подключения к ним осетинских СМИ приобрела форму ожесточенного спора между сторонами по самому широкому кругу вопросов межэтнических отношений. Поскольку грузинские СМИ значительно превосходили осетинские по количеству и тиражу и включали еще и телевидение, отсутствовавшее в Южной Осетии, то грузино-осетинское идейное противостояние приобрело отчетливо выраженный асимметричный характер, вылившийся на практике в форму односторонних нападок с грузинской стороны и столь же односторонних ответов с осетинской.

Грузино-осетинская дискуссия стала быстро расширяться и набирать обороты. На повестку дня были выдвинуты политические, исторические, культурные, языковые, географические и другие вопросы. К лету 1989 года уже определился основной круг дискутируемых проблем, и идейное противостояние приобрело завершенные формы. Классификация в группы основных тем грузино-осетинской дискуссии позволяет установить и определить основной предмет межэтнического спора. Первая группа - это вопросы, относящиеся к югоосетинской автономии, как форме выражения коллективных национальных прав южной части осетинского этноса, определяемая как "проблема". По сути - это т.н. этнотерриториальные, или политические вопросы. Вторая группа дискутируемых вопросов связана с собственно этносом, вопросами этнического статуса народа, его легитимности, определяемая также как проблема, т.е., этнические вопросы. Третья группа - это "проблемность" политической и этнокультурной ориентации осетинского этноса, актуализировавшейся в свете развала СССР.

Вышеизложенная классификация позволяет заключить, что на повестке дня оказалась "проблема осетинского этноса", т.е. южных осетин, при этом особо выделяются политическая (этнотерриториальная) и этнокультурная составляющие проблемы.

Острая идейная дискуссия и в особенности ее основной предмет свидетельствовали о том, что по своему внутреннему содержанию конфликтная ситуация между двумя этносами явилась следствием и результатом столкновения этнических интересов. При этом этнические позиции, выражавшие коренные этнические интересы, определились и проявились как крайне противоположные. Подобная противоположность была достигнута в силу ряда особенностей становления и оформления этнических позиций обеих сторон.

Позиция, изначально характерная для осетинской стороны, сформировалась под влиянием ситуации и проблем, с которыми столкнулось югоосетинское общество в условиях развала СССР. В первую очередь, это была проблема сохранения существующих на тот момент форм этнонациональной идентичности. Стремление к сохранению существующего статус-кво в новых условиях, какими бы они ни оказались, в России или Грузии, являлось основным фундаментом, на котором базировались осетинские позиции. Данная проблема актуализировалась в силу нескольких причин.

С одной стороны, разрушение Советского Союза автоматически создавало реальную угрозу для югоосетинской идентичности, полностью базирующей на основе российско-осетинского консенсуса.

С другой стороны, выход из его состава Грузинской ССР и в особенности ориентация Грузии в процессе обретения независимости на полный разрыв почти всех традиционных также и для нее связей с Россией усиливали эту угрозу. В любом случае вхождение в состав возрождавшегося грузинского государства, формирующего свои собственные, весьма отличные от советских и российских, идейные и социально-политические реалии, создавало ситуацию неопределенности.

В рамках ГССР, в составе которой Южная Осетия оказывалась опять в силу обстоятельств, проблема сохранения югоосетинской идентичности решалась лишь при условии признания ее легитимности со стороны "новой" Грузии.

Поэтому проблема сохранения статус-кво была жестко привязана и фактически решалась через разрешение другой проблемы- легитимации югоосетинского статус-кво, и прежде всего ее автономии, в изменившихся условиях.

В отношении проблемы возможной легитимации своей автономии в Грузии в югоосетинском общественном мнении формировались два вида общественных настроений: с одной стороны - это определенного рода опасения, с другой - настроения ожидания.

Опасения в отношении предстоящей грузинской независимости проистекали в основном от определенного негатива, вытекавшего из прежнего опыта грузино-осетинских противоречий. Наиболее показательным в этом плане являлся негативный опыт грузино-осетинских отношений начала 1920-х годов, когда осетинское стремление к самоуправлению и автономии в рамках независимой тогда грузинской демократической республики не получил одобрения и подтверждения со стороны независимого грузинского правительства. Произошедшее вследствие этого грузино-осетинское столкновение вылилось в настоящую межэтническую войну с многочисленными жертвами преимущественно с осетинской стороны. Помимо этой войны другой элемент негативного опыта взаимоотношений был выражен в попытках этнокультурной экспансии со стороны Грузии в период 1939-1944 годов, в результате которых поголовно все население Южной Осетии в одночасье оказалось безграмотным.

Ожидания, с другой стороны, базировались на определенном позитиве прежнего опыта грузино-осетинских взаимоотношений. Он заключался в бесконфликтности как на рядовом, так и групповом уровне межэтнических отношений в предшествующие развалу СССР десятилетия 1960-х - 1980-х годов. Это давало определенную надежду и шансы на достижение взаимопонимания и согласование этнических интересов. Позитив этих десятилетий был выражен в более тесном культурном взаимосближении двух этносов, когда эксперты фиксировали распространение большого числа смешанных браков и наблюдались тесные контакты представителей культуры и интеллигенции. И это давало определенную надежду и шансы на отказ от прежних представлений.

В целом следует подчеркнуть, что соотношение позитива и негатива в грузино-осетинских межэтнических отношениях на момент развала СССР определялось преобладанием позитива, позволяющим констатировать определенное состояние грузино-осетинского консенсуса. Это было обусловлено рядом причин.

Во-первых, временным фактором. Указанный безусловный позитив в грузино-осетинских отношениях по времени следовал за прежним негативом, и это несколько сглаживало прежний неудачный опыт в силу временных дистанций. События 1920-го и 1930-1940-х годов постепенно уходили в прошлое и становились в общественном сознании уже историей, за которой следовал бесконфликтный опыт советского взаимодействия.

Во-вторых, в условиях указанного позитива за несколько десятилетий успели вырасти и сформироваться поколения представителей обоих этносов, не так остро реагировавших на события пусть даже недавнего, но прошлого, и воспринимавших друг друга с точки зрения современных им бесконфликтных реалий. Негатив являлся частью этнических воззрений на состояние грузино-осетинских отношений лишь представителей старшего и то, преимущественно, пожилого поколения, для которого события прошлого являлись частью их личного опыта, и представителей гуманитарной интеллигенции, по роду профессии занимавшейся изучением этих событий. Средние же и младшие поколения, в особенности молодежь, воспринимали межэтнический негатив преимущественно как историю, как прошлое, к тому же имевшее место в досоветский период грузино-осетинских связей (война 1920 года).

Грузино-осетинский консенсус последних десятилетий не остался незамеченным и грузинской стороной. Так, даже некоторые лидеры возрождавшегося в тот период грузинского национального движения подчеркивали грузино-осетинский позитив: "Необходимо учитывать и то, что Самачабло - не Абхазия, и настрой осетинского народа по отношению к грузинам значительно отличается от настроя абхазского народа", - декларировалось в заявлении Национально-демократической партии Грузии(3).

Преобладание в югоосетинском общественном сознании по отношению к Грузии и грузинам позитивного начала способствовало тому обстоятельству, что общий настрой югоосетинского общественного мнения в тот период суммировался в целом в виде положительного и даже в определенной степени благосклонного изначально отношения к Грузии и грузинской независимости. Именно подобный настрой югоосетинского общественного сознания обусловил и преобладание в нем настроений ожидания. Эти настроения фокусировались на допущении теоретической возможности благоприятного для обоих этносов разрешения возможных межэтнических противоречий в условиях грузино-осетинского согласия. Частью этих ожиданий явилось, несомненно, представление о том, что основные элементы югоосетинской идентичности могут найти понимание, а может быть, и поддержку со стороны независимой Грузии, стремившейся к тому же, широко декларировать свою приверженность демократическим ценностям Запада.

В силу вышеуказанных причин в Южной Осетии объективно стала складываться ситуация, в которой формирование осетинских позиций стало зависеть от того, какие из указанных двух настроений в югоосетинском обществе будут оправданы: опасения или же ожидания, и в какой мере. Другими словами, дело оказалось за грузинской стороной, от позиций которой как от значительно превосходившего по численности этноса (70 000 осетин в Южной Осетии и 3 млн. грузин в ГССР по переписи 1989 года), стало зависеть пойдет ли дальнейшая эволюция межэтнических отношений по пути сохранения и развития достигнутого консенсуса, или же произойдет разворот на 180 градусов и возврат к прежнему негативному опыту конфронтации и конфликта.

Конец 1980-х, и в особенности 1988-й и 1989-е годы, были отмечены резкой переменой в общественных настроениях в Южной Осетии. Эта ситуация характеризовалась неоправдавшимися ожиданиями и подтвердившимися опасениями, при явном и очевидном перевесе последних. Основная суть этих опасений в этот период свелась к утверждению и распространению в Южной Осетии представления о том, что о каком-либо признании югоосетинской идентичности и политических прав южных осетин со стороны Грузии не может быть и речи.

Подобная ситуация привела к серьезным и резким сдвигам в общественном сознании Южной Осетии, выразившимся в коренной переориентации ценностей в сфере межэтнической коммуникации, принявшей массовый характер. Как следствие подобного восприятия, этническое осетинское сознание почти машинально реанимировало негативный опыт войны 1920 года, имевшей тяжелейшие для южных осетин последствия, по которой с текущими событиями стали проводиться прямые аналогии.

В результате подобного восприятия в Южной Осетии стало формироваться довольно устойчивое представление о том, что суть современного грузинского отношения к Южной Осетии по сравнению с 1920 годом, т.е. за 70-летний период Советской власти, практически не изменилась. По осетинскому мнению вхождение Южной Осетии в состав независимой Грузии грозит для нее опять довольно серьезными последствиями, включая и войну. Зловещие с осетинской точки зрения симптомы этой войны появились на территории Южной Осетии 26 мая 1989 года, в день празднования юбилея Грузинской Демократической республики в виде ее государственного флага - малинового триколора, под знаменем которого осуществлялось уничтожение Южной Осетии и геноцид осетинского этноса в 1920 году. Вследствие этого, общественные настроения в Южной Осетии стали приобретать отчетливо выраженный антигрузинский характер, и в лице грузинского этноса стал формироваться образ врага.

Помимо этих настроений в общественном сознании в Южной Осетии стали утверждаться и распространяться настроения обеспечения безопасности и своевременной защиты автономии и этноса. Это означало, по сути, осознание необходимости самостоятельного решения в одностороннем порядке проблемы сохранения и легитимации своей этнонациональной идентичности. Подобная ситуация привела к актуализации в югоосетинском обществе проблемы самоопределения. Эта проблема вытекала в сложившихся условиях из необходимости поиска такой альтернативы вхождению в Грузию, которая бы могла обеспечить сохранение для Южной Осетии существующей этнополитической идентичности, или статус-кво.

Следует иметь в виду, что в Южной Осетии в тот период, несмотря на удрученность ситуации, не было сил, всерьез рассматривающих или тем более ставящих на практическую плоскость достижение национальной независимости в том или ином варианте и построение собственного независимого государства.

Решение проблемы югоосетинского самоопределения осознавалось в югоосетинском обществе в тот период преимущественно на путях поиска наиболее разумного выбора, который ввиду общей ориентации на Россию представлялся как какой-либо вариант сближения и последующей интеграции с Северной Осетией, входящей в состав Российской Федерации. В пользу такого решения Южную Осетию подталкивала и проблема разделенности осетинского этноса, когда одна часть Осетии в начале 1920-х годов была включена в состав Российской Федерации, другая - в состав Грузинской ССР. Подобное разделение единого этноса ставило на повестку дня проблему отношений Юга и Севера Осетии в течение всего периода Советской власти. Проблема в определенной мере сглаживалась нахождением обеих Осетий в едином политико-правовом пространстве Советского Союза. Однако, в то же время разделенность создавала серьезные препятствия свободному развитию этнической культуры на единой основе. Так, например, в период 1930 - 1950-х гг. в Северной Осетии был введен русский язык образования и делопроизводства, а в Южной Осетии - грузинский.

Следует подчеркнуть, что наиболее сильным стремление к воссоединению ощущалось и сегодня ощущается на Юге Осетии, поскольку Южная Осетия является меньшей по численности частью Осетии и менее защищенной. Такое положение было характерным и в СССР. В советской иерархии этнических статусов народов Южная Осетия занимала наиболее бесправные низшие ступени. Будучи автономной областью, не имея собственной конституции и права самой формировать свои государственные структуры, Южная Осетия была слабо защищена в политико-правовом отношении от любых попыток агрессии. Поэтому следует подтвердить мнение национального движения Южной Осетии о том, что "единение с Северной Осетией была основной идеей всего советского периода развития Южной Осетии"(4). В условиях кризиса и развала СССР проблема разделенности актуализировалась и сама по себе в силу собственной динамики, поскольку ситуация распада страны создавала иллюзию возможности решения наболевшей проблемы. Поэтому в Южной Осетии стали созревать определенные общественные настроения в пользу такой альтернативы, формулировавшие вопросы о возможности воссоединения с Северной Осетией.

Однако, по сути дела, проблема оказалась куда сложнее, чем представлялась на первый взгляд. С одной стороны, воссоединение с Северной Осетией при его практическом исполнении автоматически превращалось в присоединение к Российской Федерации, нереальность и трудность которого были совершенно очевидны. Это было обусловлено, с одной стороны, отсутствием какого-либо прецедента в прошлом. В Южной Осетии хорошо было известно то, что неоднократные попытки народа и руководства Абхазии в 1976, 1978, 1989 гг. выделиться из состава Грузинской ССР и войти в состав Российской Федерации оканчивались безрезультатно. Сам факт отторжения территории от одной союзной республике и присоединения ее к другой не встречал никакой поддержки в Центре, Москве, поскольку создавал опасность передела границ и возникновения очагов этнокризисов и конфликтов почти по всей территории СССР, буквально напичканной подобными претензиями. Тому наглядным свидетельством становилась ситуация вокруг Нагорного Карабаха, где уже второй год, с 1988, полыхала фактическая война между азербайджанцами и армянами, пытавшимися присоединить Нагорный Карабах к Армении, что вызывало жесткое противодействие союзного центра.

С другой стороны, воссоединение с Северной Осетией создавало и другую, не менее острую проблему - проблему разрыва с Грузией и выхода из ее состава. Эта проблема легко могла сдетонировать в вооруженный конфликт с Грузией, к которому Южная Осетия, по всеобщему признанию ее лидеров, ни морально, ни материально - в плане военных сил и финансирования - в отличие от Карабаха, пользующего всесторонней поддержкой Республики Армения, не была готова. К тому же неудачный опыт войны 1920 года с Грузией, имевшей для Южной Осетии весьма трагические последствия, не оставлял совершенно никаких иллюзий насчет ее исхода.

Поэтому, чаша весов в общественном мнении в Южной Осетии стала склоняться к пониманию того, что воссоединение с Северной Осетией и присоединение к России, хотя и весьма желанная, но достаточно труднодостижимая, нереальная и посему опасная цель. Осознание этого факта автоматически ставило югоосетинское общество в состояние крайней неопределенности и замешательства, дестабилизировавшее общественно-политическую ситуацию и радикализировавшее общественное сознание.

С одной стороны, оставаться в составе рвущейся к независимости Грузии с осетинской точки зрения становилось невозможно и опасно. С другой стороны, разрыв с Грузией и попытка воссоединения с Северной Осетией осознавались не менее опасными, т.к. грозили вероятностью превращения ситуации во второй Карабах. В силу этих обстоятельств Южная Осетия оказалась перед необходимостью жесткого выбора между двумя вариантами: разрывом с Грузией и вероятным с ней конфликтом и совершенно нежелательным для нее вхождением в Грузию, означавшим неминуемую с ней войну по образцу войны 1920 года.

Разрешение этой жесткой дилеммы было определено в пользу прежней российской ориентации и разрыва с Грузией. Югоосетинское общественное мнение публично выразило свое неодобрение предстоящего выхода Грузии из состава СССР и открыто декларировало свое стремление остаться в его составе при любых обстоятельствах. При этом довольно активно с осетинской стороны стала обсуждаться и обыгрываться тема воссоединения с Северной Осетией.

Выбор варианта разрыва с Грузией обосновывался с осетинской стороны стремлением защитить и сохранить автономию и этнос. Подобное обоснование подтверждало югоосетинское стремление сохранить существующий на данный момент статус-кво. Это касалось, прежде всего, самоуправляемой автономии, оформившейся 70 лет назад, от которой Южная Осетия не была намерена отказаться в любом случае, независимо от любой политико-правовой конъюнктуры в регионе, будь то Советский Союз, Россия или же новая Грузия.

Во-первых, Юго-Осетинская Автономная Область была решительно заявлена как результат многовековой борьбы осетинского народа в прошлом за свою самобытность и самоопределение и как необходимая форма осуществления коллективных национальных прав южных осетин на территории своего компактного расселения. Из такой трактовки выводилась жесткая и довольно бескомпромиссная формула: Юго-Осетинская автономия в том или ином виде должна быть сохранена в любом случае, как безусловная и надежная гарантия физического и этнокультурного сохранения южной части осетинского этноса, оказавшейся волей исторической судьбы на южном склоне Главного Кавказского хребта и в составе Грузии.

Во-вторых, осетинский этнос был заявлен коренным и исконно проживающим на своей территории. Согласно этому, если южные осетины и переселились на свою нынешнюю территорию "откуда-то в свое время", то дата этого переселения уходит корнями в достаточно глубокую древность. Эта дата сравнима лишь с датой появления на Южном Кавказе самого грузинского этноса, определяемого также как "пришлый" авторитетными в т.ч. и грузинскими экспертами. Так согласно утверждению академика Джавахишвили: "Положение исследователя истории грузинского народа еще белее осложнено и тем обстоятельством, что Кавказ не является первоначальной родиной грузин и остатки их первоначальной культуры не могут быть разыскиваемы здесь"(5).

Территория Южной Осетии была заявлена с осетинской стороны как единственное реальное место проживания южных осетин, не имеющих никакой другой исторической родины, где бы то ни было. С осетинской точки зрения земля принадлежит тем, кто на ней проживает в настоящее время де-факто, а не тем, кто когда-то в обозримом или необозримом прошлом на ней проживал. В противном случае осетинский этнос мог бы предъявить многочисленные территориальные претензии ко многим народам Советского Союза, что было бы совершенно абсурдным. А факт сравнительно недавнего образования Юго-Осетинской АО вопреки грузинской аргументации об отсутствии древних традиций государственности у южных осетин вполне укладывается в общемировое русло процесса распада и образования новых государств и государственных образований, примеры чего довольно многочисленны и распространены в мировой практике.

Осетинская позиция подтвердила также необходимость и правомерность пророссийской ориентации этноса, позволившей создать довольно благоприятные условия для физического сохранения и культурного развития осетин не только на Севере, но и на Юге Осетии.

Одним из элементов югоосетинского выбора стало также утверждение о том, что Южная Осетия должна осуществить разрыв с Грузией как можно быстрее, в предельно короткие сроки, предвосхитив тем самым уже обозначившийся выход Грузии из СССР. Подобная установка обосновывалась в общественном мнении на представлении о том, что в случае грузино-осетинского столкновения такой выбор сохранит для Южной Осетии возможность апеллировать к помощи традиционных союзников на севере или же к мировому сообществу. В противном случае, по мнению осетинской стороны, она будет лишена этой возможности, поскольку ее проблема превратится во внутреннее дело независимого грузинского государства.

Грузинские позиции были сформулированы в ходе массированной кампании, развернутой в средствах массовой информации Грузии со второй половины 1988 года по осетинской проблеме. Кампания охватила практически все грузинские СМИ, включая и телевидение, и каких-либо официальных или неофициальных опровержений публикуемого в них материала из официального Тбилиси не поступало. Более того, "осетинские материалы" публиковались в наиболее авторитетных, в том числе государственных и партийных изданиях (газеты "Литературули Сакартвело", "Тбилиси"-орган тбилисского Горкома Компартии Грузии, "Заря Востока"-орган ЦК и ВС ГССР и т.д.), и их авторами выступили наиболее видные и авторитетные деятели грузинской политики, науки и культуры и ведущие журналисты. В обсуждении "осетинской проблемы" приняли участие видные и авторитетные представители грузинской интеллигенции: профессора Бакрадзе, Чкванава, Харадзе, Ломоури, Стуруа, грузинские писатели и поэты. Поэтому эта кампания стала восприниматься в Южной Осетии как выражение официального мнения грузинской общественности и правительства.

По своему содержанию кампания имела отчетливо выраженный антиосетинский характер и была расценена в Южной Осетии как проявление крайнего шовинизма и даже фашизма. Она подтвердила наихудшие опасения и повергла югоосетинское общество в состояние настоящего шока, явившись для Южной Осетии наглядным свидетельством реальных устремлений грузинской стороны. За считанные месяцы грузинские СМИ и особенно телевидение практически покончили с былой идиллией грузино-осетинского консенсуса и положили начало межэтническому противостоянию.

Эффект разорвавшейся бомбы вызвала в Южной Осетии статья профессора Кванчилашвили "Что будет потом?", опубликованная 30 сентября 1988 года в наиболее авторитетной республиканской газете "Литературули Сакартвело", в которой автор недвусмысленно призвал к искусственному ограничению рождаемости у нацменьшинств, воспринятому в Южной Осетии как проявление расизма и фашизма. В статье автор подверг резкой критике принципы интернационализма в межнациональных отношениях с позиций явного этноцентризма и шовинизма, выдвинув в частности тезис о том, что именно интернационализм наносит масштабный урон грузинской нации. Подобная трактовка интернационализма, примененная автором к проблеме нацменьшинств в Грузии, привела его к совершенно безапелляционным выводам о "необходимости искусственного ограничения деторождаемости у национальных меньшинств, создающих опасность перерождения грузинской нации". При этом автор статьи указывал на совершенную недопустимость "широкого расселения осетин не только на территории Шида Картли (еще одна грузинская идентификация Южной Осетии- И.С.), но и по всей Грузии недопустимо быстрыми темпами", не забыв при этом подчеркнуть и все обстоятельства "появления на территории Грузии осетин, переселившихся к нам с Северного Кавказа, т.к. там были гонимы"(6). Это была первая постановка т.н. "осетинского вопроса" в Грузии, осуществленная грузинской стороной в демографическом контексте.

В качестве ответной меры в осетинских СМИ была опубликована статья известного осетинского профессора Нафи Джуссойти "Что такое подлинный интернационализм?". В ней автор попытался определить разницу между реальным, подлинным интернационализмом, как необходимым условием согласованного взаимодействия этносов, и ложно понятым интернационализмом.

В целом антиосетинская кампания формулировала грузинское отношение к проблеме югоосетинской идентичности, квалифицируемой как "осетинская проблема", или "осетинский вопрос". "Проблемность" осетинского вопроса состояла в специфическом грузинском определении ситуации с Южной Осетией, определяемой в силу определенных причин как угроза и опасность делу грузинской независимости уже самим фактом ее существования.

В целях "решения" осетинского вопроса грузинская сторона сочла необходимым предъявление к осетинской стороне целого ряда ультимативных требований, не исполнение которых влекло с грузинской стороны применение в одностороннем порядке этнически грузинских санкций против автономии и ее населения. "У грузин может лопнуть нить терпения, и они вернутся все от мала до велика в Лиахвское ущелье"(7).

Во-первых, это требования т.н. морально-этической лояльности. По мнению грузинской стороны, "осетины должны быть благодарны и любить грузинскую нацию за все то, что она для них сделала"(8). Во-вторых, требование этнокультурной лояльности, когда от осетин потребовали "забыть русский язык и выучить как можно быстрее грузинский"(9). Эти требования содержали обвинения осетин в "незнании грузинского языка", и "пользовании русским языком" и содержало откровенные нападки на русско-осетинский билингвизм осетин, который предлагалось немедленно заменить на грузино-осетинское двуязычие.

И, в-третьих, требование политической лояльности формируется и формулируется в виде довольно жесткой и ультимативной этнической позиции Грузии: Южная Осетия должна безоговорочно и добровольно разорвать все свои традиционные связи с Россией и выйти вместе с Грузией из состава СССР и помочь грузинам в "осуществлении их высоких национальных целей"(10).

Требование выхода из СССР вместе с Грузией, причем с параллельным разрывом всех традиционных связей с Россией, становится центральным моментом в грузинских этнических позициях в отношении Южной Осетии. Такое требование исходило из своеобразно осознаваемых грузинских этнических интересов и пренебрегало интересами меньшего по численности этноса в составе Грузинской ССР. Оно апеллировало к односторонним этническим интересам, а ультимативность выражения содержала значительный элемент угрозы и агрессии.

Антиосетинская направленность не являлась единственной характеристикой грузинской постановки осетинского вопроса, повлиявшей на резкое изменение осетинских позиций. Другим характерным признаком, оказавшим не менее, если не более существенное воздействие на Южную Осетию, явился непонятный на первый взгляд иррационализм и совершенно очевидная противоречивость грузинских позиций.

Иррационализм проявился в выборе пути интеграции Южной Осетии в состав грузинского государства. Ситуация распада СССР и обретения независимости ставила перед Грузией проблему отношения к югоосетинской автономии. В случае национально-государственной консолидации Грузии без Южной Осетии проблема снималась сама по себе, автоматически, поскольку Южная Осетия в этом случае оказывалась перед необходимостью интеграции с Северной Осетией и Россией, что вполне соответствовало ее этническим интересам.

Однако, грузинская сторона проявила свою заинтересованность во включении Южной Осетии в состав воссоздаваемого государства, что объективно ставило проблему ее интеграции. С рациональной точки зрения ситуация требовала от грузинской стороны не обострять отношений с осетинами, как впрочем и со всеми нацменьшинствами, составляющими до 1/3 населения ГССР, налаживать с ними стабильные отношения с целью привлечения на свою сторону. Сохранение Грузинской CCP в ее тогдашних границах в качестве основы воссоздания независимого национального государства, требовало признания и сохранения, в первую очередь, федералистской структуры национально-государственного устройства страны и признания легитимности автономий. Это давало возможность консолидировать все нацменьшинства и этнотерриториальные образования в рамках единого государства. В противном случае автономии было бы невозможно удержать. Подобная позиция, безусловно, могла способствовать превращению автономий из потенциальных "врагов" в реальных союзников. Этого требовали, в первую очередь, задачи национально-государственного строительства и воссоздания независимой Грузии.

В этом плане в отношении южных осетин у грузинской стороны были определенные шансы и возможности, обусловленные довольно мирным и в целом доброжелательным характером их отношений в предшествующий конфликту период. Это давало реальный шанс развития двусторонних отношений по договорному пути, что могло превратить южных осетин из фактических "нейтралов" не во врагов, а в союзников, избежать межнационального конфликта и, в конечном счете, способствовать скорейшему обретению Грузией долгожданной независимости.

В этой связи становилось крайне необходимым преодоление всех негативных последствий и черт прошлой искусственной интеграции двух этносов. Легитимный процесс интеграции был при этом возможен, безусловно, только на путях выработки новых взаимоприемлемых для обеих сторон условий и вариантов, предполагающих принцип добровольности, соблюдения интересов сторон и направленный, в конечном счете, на сохранение мира, безопасности и стабильности в регионе и всей Грузии в целом.

Главным, при этом, несомненно, оставалось условие признания югоосетинского статус-кво, независимо от исторических предпосылок образования и политической ориентации. Такое признание давало возможность выработки определенных правовых условий ее вхождения и существования в составе независимой Грузии. Такой подход гарантировал договорный характер будущих грузино-осетинских отношений. Грузино-осетинские межэтнические интересы имели в таком случае реальные шансы на согласование, поскольку отношения могли создаваться на базе весьма распространенного в политике, в том числе и этнополитике, политического торга по принципу "ты мне - я тебе".

К примеру, грузинская сторона в обмен на сохранение автономии и даже билингвизма, т.е. югоосетинского статус-кво, могла попросить Южную Осетию разорвать с СССР и войти добровольно в состав независимой Грузии. Это могло найти поддержку в Южной Осетии, осознававшей всю проблемность своей интеграции с Российской Федерацией.

Трудно прогнозировать развитие событий в таком варианте, однако, предыдущее бесконфликтное состояние грузино-осетинских отношений давало определенные шансы на успех такой "сделки". Во всяком случае, подобные подходы, если и не исключали, то сводили к минимуму риск конфронтации и конфликта в межэтнических отношениях и создавали хорошие предпосылки для достижения консенсуса по этой проблеме.

Однако грузинская сторона избрала другой путь, объективно означавший конфронтацию с Южной Осетией и ввергавший грузино-осетинские отношения в состояние межэтнического кризиса. Подобные позиции формировались грузинской стороной и в отношении других автономий и нацменьшинств.

В противовес признанию грузинские позиции выразили полное отрицание сложившейся югоосетинской идентичности, как чуждого и инородного и даже опасного элемента для грузинской государственности, и стремление ликвидировать ее основные элементы - автономию и билингвизм. В этом русле трактовались две наиболее крупные и серьезные проблемы, поставленные в антиосетинской кампании: проблема югоосетинской автономии и проблема южной части осетинского этноса и в особенности его политическая ориентация.

Юго-Осетинская Автономная область как этнотерриториальная автономная единица в составе Грузии, по мнению грузинской стороны, должна была быть упразднена в любом случае как не имеющая "никакой историко-политической основы" и имеющая "искусственное внешнее происхождение"(11).

Подобное отношение к югоосетинской автономии во многом совпадало с отношением к остальным автономиям в Грузии: Абхазской и даже Аджарской, населенной аджарцами - этническими грузинами. Как и они, осетинская автономия рассматривалась как навязанная извне, нечто чуждое и враждебное грузинской государственности. Сам факт ее существования воспринимался в грузинском этническом сознании как попытка чужого этноса отторгнуть часть грузинской территории, присоединить ее к Северной Осетии и России и поэтому представлявшей угрозу и опасность жизненным интересам грузинского народа. В силу этого югоосетинская Автономная Область, как таковая была объявлена "незаконной оккупацией грузинской территории" и созданной "искусственно российскими большевиками и их грузинскими прихвостнями в 1922 году в качестве мины замедленного действия для давления на Грузию"(12).

Не менее жесткие позиции и требования были сформулированы и озвучены в отношении и самого этноса. Согласно грузинским позициям осетинская проблема упразднением этнотерриториальной автономии не исчерпывалась, и вопрос все еще оставался открытым, поскольку источником проблемы рассматривалась все-таки не автономия, а этнос. Основное содержание грузинской позиции по проблеме этноса сводились к попыткам определить этнический статус южных осетин на Южном Кавказе. И в этом плане южные осетины наделяются статусом "гостей на грузинской земле"(13).

Согласно грузинской классификации все население ГССР было разделено по национальному признаку. Грузинский этнос получил статус "хозяина", а все негрузинские этносы, включая и осетин, - статус "гостя на грузинской земле" со всеми вытекающими отсюда последствиями - "гостя хорошо приняли, но ему теперь пора уже и честь знать"(14). Картина образа осетин как гостей дополнялась образом их "действительной исторической родины на Северном Кавказе", куда им надлежит переселиться в случае их несогласия жить по грузинским правилам(15).

Подобное определение фактически означало девальвацию этнического статуса осетин и сведение его до предельно возможного минимума. Если прежде в советской иерархии этнических статусов южные осетины определялись как "югоосетинский народ", то теперь они превратились в национальное меньшинство на территории Грузии, а затем и гостей, "имеющих право как максимум на национально-культурную автономию, да и то при определенных условиях"(16). Помимо всего грузинская сторона выразила свое крайнее неодобрение и возмущение политической и этнокультурной ориентацией Южной Осетии и южных осетин на Россию и Советский Союз. Такая трактовка "осетинского вопроса" грузинской стороной приводила с необходимостью к совершенно абсурдному заключению: Южной Осетии "не существует в природе, а южные осетины на территории Грузии не имеют ровно никаких политических прав"(17).

С другой стороны, отношение к осетинам как гостям и мигрантам, не имеющим ровно никаких политических прав, делало совершенно бессмысленными призывы к ним поддержать грузинский народ в строительстве национального государства.

В результате выработки и озвучения подобных позиций Южная Осетия как этнотерриториальная единица вместо признания была идентифицирована как Самачабло- владение грузинских князей Мачабели (XIX век), или как Шида Картли - внутренняя Карталиния. Подобная подмена термина давала возможность грузинской стороне искусственно изменить современную этнополитическую идентичность территории на более выгодную для себя историческую и географическую идентификацию.

Таким образом, грузинские позиции выразили полное отрицание легитимности осетинской автономии, этноса и его политической ориентации. При этом грузинская сторона потребовала полной ликвидации всех основных компонентов югоосетинской идентичности: автономии, билингвизма и связей с Россией, надеясь, таким образом, установить этнический контроль над Южной Осетией и осуществить ее присоединение к Грузии в виде отдельной локальной территории. Подобная позиция была нацелена на установление в одностороннем порядке отношений полной зависимости и подчинения осетинского этноса интересам титульного грузинского этноса. Более того, такой подход обрекал грузинскую сторону на применение насильственных акций в отношении Южной Осетии, поскольку добровольное исполнение ею грузинских требований не представлялось возможным. Поэтому в отношении осетинской автономии и этноса в целом грузинская сторона выразила приверженность силовому подходу с целью "выселения осетинского этноса на свою историческую родину"(18).

Однако, наибольшая противоречивость грузинских позиций проистекала от грузинского поведения в случае. При согласии Южной Осетии на разрыв с СССР и добровольное вхождение в состав Грузии этот шаг квалифицировался грузинской стороной не как политическая уступка или же акт доброй воли, а как "исполнение долга осетин по отношению к грузинской нации"(19). При этом политическая автономия южных осетин упразднялась "в любом случае", поскольку "в Грузии раньше никаких автономий не существовало", а в новом независимом грузинском демократическом государстве, по мнению грузинской стороны, у осетин не будет никакой необходимости иметь свою автономию(20). Таким образом, в обмен на выход из СССР осетинам предлагалось упразднение автономии! Помимо этого предусматривалось немедленное упразднение русско-осетинского двуязычия, введение грузинского языка на ее территории в качестве основного языка делопроизводства, образования и межнационального общения.

Подводя краткий итог, можно заключить, что хотя процесс формирования противоположных и взаимоисключающих этнических позиций сторон шел по совершенно разным схемам, он содержал в определенном отношении и элемент взаимообусловленности.

Формирование югоосетинских позиций было в значительной степени привязано к грузинским позициям и обусловлено ими. Позиции Грузии формировались исходя не из выраженных, или заявленных тем или иным образом политических позиций ЮО, а из факта ее существования, как таковой. Практически складывалась такая ситуация, что Южная Осетия оказывалась "виноватой" уже просто в силу своего нахождения на данной территории!

Полное отрицание грузинской стороной основных элементов югоосетинской идентичности подталкивало, а порой и заставляло Южную Осетию в целях самосохранения идти на разрыв всех отношений с Грузией и искать защиты и покровительства у традиционных союзников на севере и в первую очередь у России. Подобная ситуация объективно приводила к осложнению межэтнических отношений, неизбежно способствовала вызреванию этнокризиса и открытого конфликта между двумя народами.

2003 г.

Примечания

(1) В.Ф. Нэх. Политический конфликт, технология инициирования, регулирования, разрешения. // ВМУ. Политические науки. 1995. N 5. с. 50.

(2)  Заря Востока. 1989. 23 июля.

(3)  Тбилиси. 1989. 9 декабря.

(4)  Ир. 1990. N 4-5. февраль.

(5)  Джавахишвили И. А. История грузинского народа. кн.1. Тбилиси. 1960. с.7

(6)  Литературули Сакартвело. 1988. 30 сентября.

(7)  Литературули Сакартвело. 1989. 12 мая.

(8)  Литературули Сакартвело. 1989. 29 октября.

(9)  Ахалгазрда Комунисти. 1989. 24 сентября.

(10) Литературули Сакартвело. 1989. 29 октября.

(11)  Заря Востока. 1991. 22 января.

(12)  Литературули Сакартвело. 1989. 29 декабря.

(13)  Мамули. 1989. N 8. декабрь.

(14)  Молодежь Грузии. 1990. 14 апреля.

(15)  Тбилиси. 1990. 15 января.

(16)  Заря Востока. 1990. 14 декабря.

(17)  Мамули. 1989. N 8. декабрь.

(18)  Тбилиси. 1989. 7 июня.

(19) Литературули Сакартвело. 1989. 29 декабря.

(20)  Мамули. 1989. N 8. декабрь.